— Я не боюсь ответственности. Она меня даже подстегивает. Но тут я немного испугалась. Завтра съезжу туда, осмотрю дом как следует. Зоя говорила, что его предыдущие владельцы оставили на чердаке кучу хлама, и просила меня разобраться там, прежде чем она начнет все выбрасывать.

— А чердак какой? Темный и страшный или просторный и светлый?

— Понятия не имею. Я туда не заглядывала, — понурилась Мэлори. — Ограничилась первым этажом, что очень странно, потому что мне принадлежит треть дома. То есть будет принадлежать. И я собираюсь все там изменить, хотя должна признаться, изменения — не самая сильная моя сторона.

— Хочешь, поеду с тобой? В любом случае мне любопытно взглянуть на дом.

— Я надеялась, что ты это предложишь. — Мэлори сжала его руку. — Спасибо. А теперь, раз уж ты поинтересовался идеями насчет твоего жилища, давай начнем с гостиной, потому что именно там предполагается проводить большую часть времени.

— Опять будешь оскорблять мой диван, да?

— Боюсь, у меня язык не повернется произнести оскорбления, которых он заслуживает, но можно обсудить столы, светильники, ковры и занавески.

— Я собирался заказать все это по каталогу.

Ответом Флинну стал презрительный взгляд.

— Пытаешься меня напугать, но у тебя ничего не выйдет. А поскольку ты любезно предложил мне свою помощь на завтра, я отплачу услугой за услугой. С удовольствием помогу превратить это пустое пространство в настоящую гостиную.

Флинн, опустошивший тарелку второй раз, от третьей порции решил воздержаться.

— Значит, сие была хитрость, коварный план, чтобы затащить меня в мебельный магазин?

— Нет, но все к тому шло, правда? Могу поделиться с тобой некоторыми мыслями, пока мы будем мыть посуду.

Мэлори встала, чтобы собрать тарелки, но Флинн удержал ее.

— Пойдем прямо сейчас, и ты покажешь, что тебя не устраивает в моем простом, минималистском подходе.

— Сначала посуда.

— Нет. Немедленно! — Флинн потянул ее за собой из кухни. Мэлори оглянулась, и он удивился противоречивым чувствам, отразившимся на ее лице. — Тарелки никуда не денутся. Можешь мне поверить. Ничего не случится, если мы вымоем их потом, нарушив логический порядок.

— Нет, случится. Ладно, пять минут. Краткая консультация. Во-первых, ты удачно выбрал цвет стен, места здесь много, краска подчеркивает это, а если повесить яркие занавески и… Что ты делаешь? — спросила она, когда Флинн принялся расстегивать ее блузку.

— Раздеваю тебя.

— Извини. — Мэлори шлепнула его по руке. — За консультацию в голом виде я беру дополнительную плату.

— Выставляй счет. — Флинн подхватил ее на руки.

— Значит, сие была хитрость? Коварный план, чтобы раздеть меня и потом делать все, что ты захочешь?

— Но все к тому шло, правда? — Флинн медленно опустил Мэлори на диван.

Мэлори засмеялась, почувствовав его зубы на подбородке, и попыталась выскользнуть из-под него, но Флинн шутливо прижал ее к дивану.

— Ты вкуснее мясного рулета.

— Если на другие комплименты ты не способен, значит, посуду мыть тебе.

— Твои угрозы меня не испугают. У меня есть посудомоечная машина.

— Есть, но в ней лежит пакет с собачьим кормом.

— А где же ему еще лежать? — Флинн прикусил ее ухо.

— Теперь он лежит в кладовке, где ему и положено находиться. — Мэлори слегка повернула голову, подставляя шею под его поцелуи. — Очевидно, ты не догадываешься, что существуют чрезвычайно практичные и даже красивые контейнеры, специально предназначенные для собачьей еды.

— Ты не шутишь? Похоже, мне предстоит серьезно потрудиться, чтобы выбить домашние заботы у тебя из головы. Люблю заняться делом после хорошей еды. Сначала снимем вот это.

Флинн распахнул ее блузку, и, когда пальцы коснулись розового кружева бюстгальтера, с его губ сорвался стон.

— О! Это мне нравится. Пока оставим.

— Знаешь, можно пойти наверх. Я пропылесосила под диванными подушками и узнала, что способен проглотить этот монстр. Мы можем стать следующими.

— Я не дам тебя в обиду.

Пальцы сменились губами, скользившими по кружеву и нежной коже.

Громадные диванные подушки прогнулись под весом их тел, словно принимая в свои объятия. Мэлори извивалась и вскрикивала, делая вид, что сопротивляется, и любовная игра возбудила обоих.

— Как ты относишься к бразильцам?

Озадаченный, он поднял голову.

— Что ты имеешь в виду? Людей или орехи?

Мэлори молча смотрела на него, довольная тем, что решилась произнести это вслух, довольная реакцией Флинна. Потом, сотрясаясь от смеха, обняла за шею и покрыла лицо поцелуями.

— Ничего. Неважно. Вот так. — Она стянула с него рубашку через голову. — Теперь мы в расчете.

Флинну нравилось гладить эту бархатистую кожу, а Мэлори наслаждалась прикосновениями его рук. Ласковыми или грубоватыми, жадными или терпеливыми.

Вечерний свет лился из окна и туманной пеленой окутывал ее тело; Мэлори закрыла глаза и отдалась во власть ощущений.

Трепет и боль, жар и холод. Каждое это чувство в отдельности наполняло сердце счастьем, а все вместе они сливались в какое-то удивительное ожидание, томление. Сильные пальцы скользнули по ее животу, и от них по телу волнами пробежала дрожь. Флинн спустил с ее бедер трусики.

Жаркий язык двинулся по телу Мэлори, доводя до исступления.

С губ вместе со стоном слетело его имя, а сама она напряглась, словно тетива лука. Выдыхая имя Флинна, она словно растворялась под его руками.

Флинн хотел — как в то ошеломляющее мгновение на кухне — дать ей все. Все, чего она жаждет, в чем нуждается — больше, чем она может представить.

Он никогда не знал любви, ничего не требующей взамен, не надеялся встретить ее. И не чувствовал себя ущемленным, потому что не догадывался о ее существовании.

Сейчас он обнимал женщину, которая дарила ему именно такую любовь.

Мэлори — его чудо, его магия. Его ключ.

Флинн прижимался губами к ее плечу, к горлу, несся на гребне новых для него ощущений.

Слова мелькали в его сознании, но ни одно из них не могло выразить чувства. Флинн нашел губами губы Мэлори, обхватил ладонями бедра, и они стали одно целое.

Расслабленная, сонная, Мэлори свернулась калачиком и прижалась к нему. Больше всего ей хотелось завернуться в этот удивительный чувственный туман, словно в кокон, и плыть в нем, слушая пение собственной души. Дела подождут — вечно, если потребуется. Столько, сколько она сможет вот так лежать, чувствуя, как рядом с ее сердцем бьется сердце Флинна.