— Ясно, Савве.

— Ну, прощай, — он поцеловал её в щёку и взмахнул рукой: — Да спаси Бог тебя за твою доброту!.. — и, пришпорив коня, поскакал на север.

Хлынул дождь, промочив всадника до нитки. Конские копыта вязли в непролазной грязи. Ветер налетал как ошпаренный, сёк водой лицо, шапку норовил унести. День уже клонился к закату, а несчастный путник лишь подъехал к Здвижи. Дождь и ветер немного стихли, и купание было не таким отвратительным. А на мост, перекинутый через Иршу к Малину; въехал уже в темноте кромешной. Постучал в ворота, кликнул стражу. Та сначала обругала его: мол, ступай, откуда пришёл, время позднее, никого не впускаем. Но угрозы о гневе Святослава, Жеривола и всех богов возымели действие. Лязгнули засовы. Савва проехал в город. Переночевав, отправился дальше — в Овруч.

Князь Олег встретил его с приятным удивлением:

— Здравствуй, дядечка! На себя не похож: грязный, мокрый... Не стряслось ли что?

— И тебя не узнать, племянничек, — возмужал, подрос. Голову бреешь по-святославовски. И серьга такая же — ну, дела!..

Сын действительно превратился в копию отца: отпустил оселедец и усы, был в простой рубашке, вышитой у ворота, золотую серьгу в ухо вдел. Но глаза, очертания губ, небольшая горбинка на носу выдавали в нём жериволовскую породу. Милонег даже подивился: вроде Святослав перед ним, только молодой, а вглядишься пристальней — точная Красава, этот жест — средний палец и большой, сжатые в кольцо, — ей принадлежал. Чудеса, да и только!

— ...Да, стряслось, — согласился Савва. — Дай, во что одеться. Сядем — расскажу.

Вскоре они сидели в тёплой клети, пили жаркий сбитень и вели беседу. Князь Олег, озабоченный новостями, щипал задумчиво ус. Вопрошал вполголоса:

— Как же быть? Как быть? Если сам поеду или дам дружинников — Лют захватит Овруч. Он и так без зазрения совести рыщет в моих лесах. Что ни лето — новая охота. А Путята раз его поймал — так затеял бой и прирезал двух моих людей. Подбивает брата взять меня в полон и затем убить.

— Но отец ваш не вырвется без вашей поддержки. В Новгород скакать далеко, десять дней, может быть, и более. Претич стар, и пока войско соберёт, на ладьи погрузит — снег уже пойдёт. Не успеем вовремя.

— От моей тыщи-полторы всё равно будет мало проку. Это капля в море. Вот еду я могу отправить с обозом...

Милонег сказал:

— Плюнь на Овруч, леший забери! Разве в этом счастье? Как ты сможешь жить, коли будешь знать, что отцу не помог и поганые его загубили?

— А уйти из Овруча — чистое безумие, — отвечал Олег. — Вотчину сдадим и отцу не поможем, и погибнем сами.

Трещал огонь в печи. Розовые блики прыгали по стенам.

— Я и брат в этом не виновны, — убеждал дядю князь. — Весь поход на Балканы был Руси не нужен. Не подумал заранее, а теперь расхлёбывай.

— Он отец, Олеже!

— Он такой же, как и дедушка Игорь. Стал трясти древлян незаслуженно — те его и убили. Алчность не приводит к добру. Надо быть расчётливым, как в игре в затрикий.

— Иногда поступаешь вопреки рассудку. Например, если сильно любишь...

— Настоящий князь не имеет права поддаваться чувствам.

— Значит, нет?

— Я пошлю обоз.

— Ну смотри, племянник. Как бы не раскаяться...

Но Олег стоял на своём. Сборы провианта заняли неделю. За три дня до намеченного срока Милонег во главе обоза поскакал к истокам Ирпени.

Там он ждал отца. Жеривол приехал с возами на вторую ночь. Волхв похудел, и от этого его орлиный нос как бы выпятился вперёд. А копна волос, жёстких и седых, стала вроде жиже.

— Ты болеешь, отче? — обратился к нему наследник после поцелуев, объятий и разглядывания друг друга.

— Прихворнул недавно, — и кудесник покашлял. — Грызь была в суставах, пальцы не сгибались. Вылечился немного. Ну а ты, сыночек? Видный стал, могучий.

— А, — махнул рукой Милонег. — Еду умирать. Положение Святослава гибельное.

— Нет, не говори такие слова. Я однажды тебя уже потерял — больше не хочу. — Он погладил его ладонь. — Накануне отъезда я гадал. Бросил три дощечки — две легли белой стороной и одна только чёрной. Значит, будет трудно, но выживешь.

— Ой, не знаю, не знаю, тятя... Расскажи лучше, как там в Киеве? Я ни с кем не успел увидеться, кроме Люта.

— Плохо, сынка, плохо. Ярополк болеет, а Мстислав делает что хочет. У него сын родился убогий — от Найдёны, дочери Иоанна. Чистый дурачок: слов не понимает. Может, оттого, что Свенельдич поколотил жену на сносях. Вроде бы она украла у него из шкатулки ценные пергаменты.

— Это Бог наказал Люта за его свирепость... Я хочу спросить: правда ли, что Настенька — полюбовница Мстиши?

Жеривол посмотрел на сына с недоумением:

— Да с чего ты взял?

— Он мне сам похвастал.

— Нет, не думаю. Мы бы слышали. Слухами земля полнится. А о Настеньке и о Мстише разговоров не было, — он слегка помедлил. — Любишь ли её?

— Больше жизни, отче.

— Бедный мой сынок! — чародей провёл пальцами по его щеке; пальцы слегка дрожали. — Вот напасть на тебя свалилась. Что ты в ней такого нашёл? Ну, пригожая, ну, душевная. Да таких по Киеву бесконечно ходит. Выбери любую и женись на счастье. Вон Меньшута Вавуловна — что за умница, загляденье просто!

Савва произнёс:

— Ничего не выйдет. Настенька — мой крест. Так записано на небесных скрижалях. Ни она, ни я — друг без друга не сможем.

Волхв ответил:

— Кто-то на тебя порчу напустил. Я её сниму.

Сын отпрянул:

— Нет, не смей, не смей! Это смысл моей жизни. Всё, что делаю, только с её именем. Отними у меня любовь — я лишусь того, для чего дышу. Пусть мы никогда не окажемся вместе; знать, что Настенька есть на свете, что здорова и невредима — высшее для меня блаженство.

Чародей взглянул на него печально:

— Вот христианские ваши штучки... «Всепрощение»! «К ближнему любовь»! Если каждый будет думать гак, человеческий род угаснет.

— Нет, возвысится.

Говорили долго. А наутро 23 ноября Милонег должен был уехать. Жеривол достал из шкатулки три медвежьих когтя, сыну протянул:

— Хоть не веришь больше