А самым страшным оказалось то, что я мог предотвратить. Я мог забрать боль Марианны себе. Не Камиллы. Я не мог исцелять других, как мой падший ангел. Я не мог вытянуть из неё тьму, которой она лишила нашу дочь, но мог взять её физическую боль себе А я просто сидел там и смотрел, как она борется с ней в одиночку. Потому что не знал! Я, мать его, понятия не имел о своих способностях…и до этой самой минуты даже и не пытался изучить их, используя некоторые чисто интуитивно.

***

Порыв ветра кружит холодные капли, просачивающиеся сквозь кроны деревьев косыми лезвиями, рваными ударами рассекающими воздух с нотками озона. И кажется, если продолжать стоять с закрытыми глазами, можно услышать, как пробивается сквозь шум дождя полный ледяного презрения голос моего старшего сына.

***

«– Ты снова допустил это! Почему ты не забрал её боль?

– О чём ты? Как я мог сделать это?

– А разве сейчас это имеет хоть малейшее значение? Ты снова позволил маме оказаться на грани жизни и смерти. Ты думаешь, найдёшь нападавших, и искоренишь любую опасность для нас? Ты и есть самая большая опасность для нашей семьи, Ник».

И я думал именно об этом, сидя на полу возле кровати Марианны. Глядя, на её осунувшееся, побледневшее лицо и длинные тёмные ресницы. Глядя на посиневшие губы и на почти прозрачные запястья, исколотые иголками, и чувствуя, как в свои словно тысячи таких же впиваются. Или позволяя себе опуститься на колени возле изголовья и осторожно касаться тёмного водопада волос. Каждый новый день с призрачными ожиданиями того, что хотя бы очнётся…и к ночи эти ожидания разбиваются вдребезги. А мне ничего не остаётся, кроме как собирать их руками и отчаянно склеивать, снова и снова лаская пальцами шероховатости на поверхности.

Вдыхать её запах и беситься…беситься, потому что сейчас он был безжалостно испорчен вонью медицинских препаратов. И тут же одёргивать себя, что именно они не позволяют ей окончательно исчезнуть в той тьме.

Дьявол, я даже представлять не хотел, что такое возможно…что моя девочка окажется слабее. Каждая предательская мысль, появлявшаяся в голове, тут же беспощадно пресекалась…чтобы атрофироваться в вязкое ощущение безысходности, с особым злорадством полосующее по венам, проникающее в кровь, отравляющее даже дыхание. Мне казалось, я не воздух выдыхаю, а эту самую безысходность.

Я всегда ненавидел ждать. А сейчас мне не оставалось ничего другого. Только молиться…впервые…я так думаю, что впервые, молиться небесам, чтобы сохранили ей жизнь. Фэй говорила, что она поправляется, что пик кризиса прошёл, а я не верил. Я не мог верить её словам, когда мои глаза видели другое, видели её ослабленное тело, накрытое белое простыней. И этот грёбаный писк аппарата, раздражающе отдававшийся в висках, от которого на стены лезть хотелось.

Иногда меня подбрасывало от страха, и я вскакивал и бежал к её кровати, чтобы убедиться, что ошибся, что она по-прежнему дышит. Я настолько привык вслушиваться в звук её сердцебиения, что в те редкие минуты, когда выходил из палаты, чтобы позвонить ищейкам, ловил себя на том, что во время разговора отстукиваю его ритм пальцами по ноге.

Это произошло неожиданно. Марианну вдруг выгнуло на кровати, и она закричала…почти беззвучно, но этот её шёпот, полный страданий, оказался страшнее и громче любого крика и ещё очень долго отдавался гулким эхом в моей голове. Она металась на постели из стороны в сторону, закрыв глаза и продолжая что-то шептать, и сколько я ни прислушивался, не мог понять ни одного слова. И тогда у меня получилось. Инстинктивно. Сначала проникнуть в мысли Марианны, успокаивающе касаясь их своей энергией, давая её сознанию установку расслабиться, доверившись ей. А когда она распахнула глаза, безжалостно впиться них взглядом, вытягивая ту тварь, что так терзала её все эти дни. Просто нагло выдирать её собственной энергией, представляя, как перетекает черным облаком в моё тело. Стиснув зубы от той боли, что она таила в себе, смотреть, как начинает выравниваться дыхание Марианны, когда боль отходит. И так каждый раз. Я не мог вырвать её из лап тьмы, но я мог облегчить её страдания. А, значит, подарить нам обоим шанс на победу.

Не знаю, на фоне чего, но мои воспоминания начали возвращаться ко мне. Хотя «возвращаться» слишком громко сказано. Они вспыхивали яркими кадрами, в которых иногда без контекста трудно было разобраться. И если после сеансов с Фэй и детьми я всегда мог обратиться к Марианне за расшифровкой некоторых частей пазла, то теперь голова болела не столько из-за неожиданных всплесков активности моей памяти, сколько из-за попыток вспомнить сам контекст.

«В большой зале столпилась куча разношёрстного народа, среди которых было много Чёрных львов. И все они притихли при моём появлении. Кто-то отводил глаза, кто-то сжимал руки в кулаки, некоторые смотрели с презрением. Ненависть ощущалась в воздухе. Дикая, животная ненависть ко мне. Если бы они могли, набросились бы на меня всей толпой и тут же растерзали на мелкие кусочки…»

Такое ощущение, будто очутился в своём прошлом. В том, которое могу вспомнить без особых усилий. Именно так меня принимали при дворе. Или, вернее сказать, не принимали. Вот только эта сцена для меня совершенно новая, и я смотрю на неё словно со стороны. Сторонним наблюдателем без тех эмоций, которые должны одолевать при любом воспоминании. Но ведь это всего лишь благородный жест со стороны моей памяти, она милосердно соглашается делиться со мной этими крохами, зная, что я с готовностью приветствую каждую из них. Чтобы потом анализировать всё увиденное. Как сейчас. Стискивать челюсти, пытаясь сосредоточиться и понять, почему я стою в окружении целого клана врагов и при этом на мне перстень с эмблемой Львов. Что за чёрт?

И не успеваю я опомниться, как в голове ещё одной вспышкой…впервые такое. Прямо целый сериал.

Я, Влад и молчаливая Анна рядом с ним…И полный ненависти и жажды убийства взгляд Воронова. Каждое его слово пропитаны ими настолько, что невольно сжимаются кулаки и срывается дыхание.

«– А ты убирайся к дьяволу, Мокану. Тебя сюда никто не звал. Ты предатель, и тебе не место рядом с опальным королем. Давай, вали в Лондон к Эйбелю. Отпляши на костях тех, кто умер, защищая Братство сегодня, а ты трусливо прятал свою задницу. Давай, Мокану, убирайся. Ты для меня сдох в тот момент, как отрекся от нас.

– Я все понял, брат. Мне все ясно.

– Я тебе не брат. У меня нет братьев – предателей. В моей семье нет предателей, Николас Мокану».

Я всегда подозревал, что перемирие досталось нам с Вороновым далеко не легким путём, но почему тот Ник в своей тетради писал о том, что сначала помирился с братом и только потом был принят в клан? Или всё же, Мокану, ты умудрился настроить против себя абсолютно всех Чёрных львов и после воссоединения с ними?

Почему-то в памяти всплыла недавняя находка. В кабинете Марианны в сейфе я обнаружил документы на присоединение Асфентуса к клану Воронова. Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Учитывая, что территориально Асфентус относился всё же к Европейскому клану…и был слишком лакомым куском, чтобы кто-то в здравом уме согласился отдать его. Даже брату. Пограничная зона между мирами, выход на Арказар – зону торговли живым товаром и много других преимуществ, которыми обладал самый невзрачный, на первый взгляд, город в мире. И я с некоторым оцепенением пролистывал лист за листом договор, подписанный Марианной, действовавшей от моего имени. Причём подписанный в тот период, когда меня считали мёртвым.