– Джек?

– Джек в порядке. Тимми погиб.

Он произнес эти слова очень быстро, как будто это могло помочь. Его руки обнимали ее, он крепко-крепко держал ее, не давая упасть с табуретки, потому что в теле у нее больше не было костей, а вокруг стало темно, так тихо и темно.

Леди Вероника настаивала, чтобы взяли ее коляску. Саймону дали выходной, чтобы он мог отвезти Эви. А ей казалось, будто она плывет куда-то над землей, просто плывет, а вокруг что-то черное заливает ее снова и снова. Саймон что-то негромко пел ей, но она не знала, что это было. Просто он здесь, она знала это, он с ней, и она вцепилась в него так, чтобы он никуда больше от нее не ушел.

Они подъехали к дому. Он спустил ее вниз, но она не отпускала его и только прошептала:

– Ты ведь никогда не будешь шахтером, правда? Ты всегда должен оставаться в безопасности. Я не могу потерять тебя. И я не могу потерять Джека. Как потеряла Тимми, как я вынесу это?

Он поцеловал ее в лоб и щеки.

– Ты никогда не потеряешь меня. Мы с тобой никогда не потеряем друг друга.

Руки его были такие крепкие. А про Тимми он ничего не сказал.

Дома мама помешивала чай. Грейс сидела рядом с плачущей Милли. Бывает когда-нибудь, чтобы она не плакала? Джек сидел за кухонным столом и раскрашивал последнего оловянного солдатика. Он не поднял глаз и только сказал:

– Он не страдал, Эви. Не переживай об этом, девочка. Он не страдал.

Эви опустилась рядом с ним за стол. Мама принесла чай, опять сладкий. Зачем? Он не помогает. Она выпила чай. Мама сказала:

– Зачем ты делаешь это, Джек, мальчик. Оставь как есть. Отдохни.

Эви понимала зачем. Она всегда понимала Джека.

– Нужно их закончить, потому что они понадобятся Тимми. Они должны быть с ним, – сказала она и вышла в гостиную к своему чудесному брату. Но он лежал в закрытом гробу, потому что на него нельзя смотреть. Так как же тогда он мог ничего не почувствовать?

Джек смотрел, как Грейс поднимается с отцовского кресла.

– Сейчас восемь вечера, и мне надо идти. Милли, помочь тебе добраться до постели? Может быть, они хотят побыть одни? – сказала она.

Мать подала голос с дивана, где они с Милли сидели.

– Пусть остается не только сейчас, но и потом. Будем одной семьей. Детский смех пойдет нам на пользу.

Она говорила спокойно, слезы уже высохли. В конце концов, она всю жизнь жила в ожидании, что это произойдет. Как и все они. Джек раскрасил последнего стрелка. К утру просохнет. Он пошел проводить Грейс ко входу, открыл дверь и подождал, пока она прошла совсем близко от него в темноту и холод. Он был спокоен, мертв. Он казался сильным, потому что от него этого ожидают, завтра он будет снова в шахте, потому что он шахтер, и они все хотят есть, а еще им нужно откладывать деньги на покупку гостиницы.

Он пошел с ней до ворот. От нее, как всегда, исходил аромат лаванды. Он придержал ворота и пошел с ней дальше. Она приехала на велосипеде. Безопасно ли ей возвращаться? Полная луна освещала дорогу. Она села в седло и медленно поехала. А если она упадет? А если ее собьет автомобиль – их немного на дороге, но они бывают. Или быстро едущий экипаж? Что, если…

И тогда хлынули слезы. Их нельзя было остановить, но это не важно, потому что семья их не видела, и она на своем велосипеде тоже не могла их видеть, но потом раздалось громыханье, послышался шум бегущих ног, и вот она уже обнимает его, так крепко:

– Плачь, плачь столько, сколько нужно, Джек Форбс. Плачь по своему любимому брату!

Руки ее были сильными, и она все гладила его по спине, по голове, а он уткнулся лицом ей в волосы, чудесные ее волосы, и не сдерживал больше слез. Они лились и лились, дыхание его прерывалось всхлипами. Он знал, что содрогается всем телом, но ничего не мог поделать, а она все это время гладила его по голове, по спине, по волосам. И медленно-медленно он начал затихать, дыхание его становилось глубже, и наконец слезы остановились, но они продолжали обнимать друг друга, и он знал, что так давно хотел этого, и хотел, чтобы так было всегда.

Дверь дома для пожилых шахтеров открылась. Кто-то позвал собаку. Джек отстранился и выпрямился, глядя в самую глубину ее глаз.

– Спасибо, – произнес он. – Прошу прощения.

– Тебе не в чем извиняться, – ответила Грейс. В голосе ее звучало ожесточение, на щеках блестели слезы – ее собственные. – Не в чем, мой друг. Я всегда здесь, когда бы я тебе ни понадобилась.

Она был так близко, очень-очень близко. Он взял ее за руку и поцеловал ладонь в перчатке. Ему так много хотелось ей сказать, но он не мог. Такой женщине, как она, – нет.

Он отпустил ее руку. Она повернулась, чтобы уйти, но затем снова вернулась к нему. Она подняла руку и провела пальцами по его щеке.

– Помни, если я буду нужна тебе, я всегда здесь.

Грейс подняла брошенный на дороге велосипед, села в седло и уехала. Если бы она осталась, она бы сказала слишком много, а какой дурой надо быть, чтобы влюбиться в такого молодого парня. И как она могла воспользоваться его горем? Она позорит себя и всех женщин. Она должна прекратить это сию же минуту.

В Истерли Холле леди Вероника ходила взад и вперед по дороге, ведущей к дому, ожидая Оберона. Изюм и Ягодка носились друг за другом вокруг кедра. Ей не пришлось ждать слишком долго, и вскоре послышался топот копыт, и он появился верхом на Скакуне. Приветственно размахивая кнутом, он крикнул:

– Я опоздал к чаю, но, надеюсь, не слишком? – Он высвободил сапоги из стремян и спрыгнул на землю. Она пошла вместе с ним к конюшням, и под ногами у них хрустел гравий.

Она сказала:

– Сегодня чая не будет.

– Что? – Он в раздражении повернулся к ней. – Но я специально уехал пораньше. Почему?

– Эви пришлось уехать на несколько часов. В шахте смерть, так что на кухне не хватает людей.

Они уже дошли до конюшенного двора. Оберон передал поводья груму, но сам перекинул стремена через седло, снял подпругу и отнес ее в комнату для упряжи. Вероника последовала за ним и наблюдала, как медленно раскручивается мыслительный процесс ее брата. Он направился к крыльцу.

– На Оулд Мод? Но там сегодня была только одна смерть, один из Форбсов погиб. Да, были какие-то ранения, но только одна смерть, что, вообще говоря, в порядке вещей.

Она остановилась. Собаки рванулись вперед, добежали до крыльца, потом остановились в нерешительности и вернулись назад, к ней. Она потянула его назад, чтобы поговорить с ним подальше от ушей слуг и их мачехи.

– Так, скажи мне еще раз, кто погиб сегодня, Об?

Он с неловкостью подвинулся к ней.

– Тимми Форбс.

– Именно, – сказала она. – А теперь сам подумай.

Она наклонилась, чтобы погладить собак. Он произнес: