голову подыскать более развернутую эпитафию, возможно, ей стали бы слова Махатмы Ганди, который однажды сказал: «Горстка решительных, вдохновленных неугасимой верой в свою миссию, могут изменить ход истории»[420]. Именно такими были Ирена Сендлер и ее друзья, и это их история.

Дополнительные источники к книге:

Halina Grubowska, Ta, Która Ratowała Żydów: rzecz o Irenie Sendlerowej, Warsaw: Żydowski Instytut Historyczny im. Emanuela Ringelbluma, 2014; Wladyslaw Bartoszewski, «Powstanie Ligi do Walki z Rasizmem w 1946 r.», Więź (1998): 238–245; Tomasz Szarota, «Ostatnia Droga Doktora: Rozmowa z Ireną Sendlerową», Historia, vol. 21, May 24, 1997, 94; Janina Sacharewicz, «Irena Sendlerowa: Działanie z Potrzeby Serca», Słowo Żydowskie, April 20, 2007; Mary Skinner, Irena Sendler: In the Name of Their Mothers (документальный фильм), 2011; «Bo Ratowała Życie», Gość Warszawski, no. 6, February 11, 2007; and Abhijit Thite, The Other Schindler… Irena Sendler: Savior of the Holocaust Children, перевод Priya Gokhale, Pune, India: Ameya Prakashan, 2010.

Послесловие: комментарий автора к «Детям Ирены»

То, что произошло в Варшаве во время немецкой оккупации, и то, чего достигла группа людей под руководством Ирены Сендлер, в любом случае является потрясающей историей со всеми элементами хорошего романа. Но эта книга — не произведение художественной литературы, она документальна в самой своей основе. Материалом для книги служили в основном обширные письменные источники, включая написанные рукой Ирены Сендлер мемуары, интервью с ней, свидетельства детей, которых она спасла, и тех, с кем она работала (и их детей), мемуары и биографии тех, чьи истории пересекались с ее, опубликованные интервью, материалы личных бесед, академические исследования оккупированной Варшавы, сведения, полученные при посещении многих из описанных здесь мест и при работе с архивами в Варшаве, Лондоне, Берлине, Нью-Йорке и Иерусалиме.

Часто, впрочем, как в случае с любым тайным сообществом, исторические записи противоречат друг другу, либо в истории отсутствуют какие-то связующие нити. Есть в этой истории моменты, которые слишком опасно было записывать после войны, особенно при коммунистическом режиме, и есть случаи, когда свидетельства были по необходимости избирательными. Сама Ирена тоже иногда писала — особенно об Адаме, — используя своего рода коды, которые нужно расшифровывать, и здесь возникает вопрос, как примиряются присущая молодости беспечность с обретенной в поздние годы верой. Есть такие истории о прославленных и ушедших от нас людях, которые мы хотим рассказать из собственных эмоциональных побуждений, и это накладывает на рассказ определенный отпечаток. Кроме того, есть немало противоречащих друг другу воспоминаний, написанных позднее, множеством свидетелей событий, которые смутно осознавались даже теми, кто их переживал, а в новостных репортажах или в опубликованных расшифровках интервью все равно что-то всегда оказывается упущенным. Не все хотели, чтобы их историю рассказали — не важно, насколько героической она была, — в сложные годы, последовавшие за освобождением Варшавы.

В этой книге я не претендую на энциклопедичность. В данном комментарии, а также в примечаниях, которыми заканчивается книга, я лишь указываю на некоторые отсутствующие в этой истории имена (хотя они вполне могут упоминаться в других историях). Некоторые из самых важных сотрудников Ирены, таких как Ванда Дроздовская-Рогович, Изабела Кучовская, Зофья Патека, Роза Завадская, Винсенти Ферстер, Ядвига Бильвин и Хелена Меренхольц, упомянуты здесь лишь вскользь или не упомянуты вовсе. Чаще всего это связано с тем, что я не могла найти достаточно информации об их жизни и деятельности во время войны. Вторая причина — отсутствие возможности рассказать в одной книге историю двадцати-тридцати героев, уделив достаточно места каждому. Но сама Ирена считала этих людей своими самыми бесстрашными помощниками.

Также должна заметить, что в этой биографии описана лишь первая часть жизни Ирены Сендлер. Я не пыталась отразить здесь сложный политический, романтический и семейный опыт, который формировал ее долгую жизнь после 1945 года, кроме как в очень кратком заключении. История сталинизма и постсталинизма в Польше тоже своего рода Холокост, и Ирена столкнулась в этот период с иными опасностями и репрессиями.

Во всех этих случаях я должна была взвешивать достоверность и преимущество одного набора фактических деталей над другим и делать обоснованные умозаключения, основанные на здравом смысле, моей оценке личных мотивов и на всех имеющихся в наличии свидетельствах. Когда мне казалось очевидным, невзирая на лакуны, что есть лишь один способ понять смысл разрозненных фактов и то, как они связаны друг с другом, основываясь на знании контекста и характере обсуждаемого персонажа, я рассказывала историю без дальнейших оговорок так, как, по моему мнению, все должно было происходить. В некоторых случаях это включало экстраполирование исторического контекста для установления порядка событий и конкретных деталей связей и встреч между теми людьми внутри ячейки, личности которых остались неизвестны. Детали во всех случаях базируются на выстраивании известных фактов, но там, где есть пробелы в таком выстраивании — а некоторые пробелы очень значимы, — я делала вывод на основе наиболее вероятного суждения и знания людей и эпохи, о которой пишу. Другой автор, скорее всего, написал бы другую историю на основе тех же фактов. Всех читателей, заинтересованных в том, чтобы пойти по моим стопам и сделать свои, может быть, совсем другие выводы, я отсылаю к примечаниям, и я всегда рада письмам от читателей на свой электронный адрес.

Чтобы рассказать эту историю, я позволила себе некоторую вольность в работе с архивами и историческими источниками. В отдельных случаях я позволила себе описать мысли и чувства того или иного персонажа либо же предложила читателю предполагаемый диалог. Везде, где фразы даны курсивом, это означает, что данной фразы в исторических свидетельствах нет совсем или нет именно в этой форме. Они основаны на записях разговоров или опыте экстраполирования известных фактов, как я уже говорила выше, или на моем понимании всех сторон личности человека после длительного его изучения и сборе воспоминаний о нем. Часто эта работа по экстраполированию и исторической реконструкции была неизбежно фрагментарной. В описании, например, встречи Нового, 1943 года использованные для воссоздания этой сцены материалы были очень разными — от фотоснимка всех ее участников и воспоминаний о квартире Марии Кукульской одного из свидетелей до исторических сведений о традиционном праздновании Нового года в Польше, других мемуаров той эпохи и всесторонней оценки характеров присутствовавших людей и отношений между ними. В других случаях Ирена записывала в своих мемуарах точные слова, сказанные тем или иным человеком (они помещены в кавычки), но она лишь в целом передает содержание, а не точный свой