изобразить хоть какой-то ритуал проверки и можно отправляться обратно вместе с очередной пророчицей, целительницей, или кем она там ещё себя выставляет? Последнее время их столько слетелось ко двору, что и не разобрать, кто и зачем явился. Но мадам Иоланда приказала, поэтому всё дальнейшее не его ума дело. Надо – привезёт. А пока почему бы, в самом деле, и не откушать. Тем более, что печальные события под Орлеаном начисто лишили его аппетита, и последние сутки он скакал, не притронувшись даже к той скудной снеди, которую наспех собрал в Шиноне.

Де Вьенн блаженно вытянул ноги к огню, предоставив коменданту отдавать необходимые указания слугам. А тот, как раз и сославшись на их необходимость, велел стоящему в зале слуге принести вина и быстро скрылся за дверью, ведущей на жилую половину.

Он хотел немедленно послать за Жанной кого-нибудь ещё, но очень кстати заметил торопливо идущего к нему от черной башенной лестницы оруженосца.

– Что?!!! – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, накинулся на посланника де Бодрикур.

– Она здесь, сударь! Пришла сама! Рано утром! Говорит, что какая-то беда уже случилась, и если господину коменданту – то есть вам – этого мало, то она не станет дожидаться, когда вы её призовете, и войдет без приглашения!

– Что она говорит? – оторопел рыцарь.

Но тут же замахал на слугу руками:

– Веди, веди её скорее!!! Да пусть не проболтается, что вчера я её прогонял… А потом беги к мадам Аларде и передай, чтобы не спускалась! Будет спрашивать что да почему, говори: всё отличным образом устроилось, и сейчас у меня государственные дела с господином де Вьенн!

День

Жанна вошла в зал безо всякого смущения, с видом, скорее, сердитым. Она не косилась на стены с развешанными щитами, оружием и охотничьими трофеями; не подбирала испуганно юбку, словно боясь занять слишком много места и нарушить собой окружающее великолепие. Даже когда встала перед господином де Бодрикуром, не опустила глаза, как сделала бы любая другая крестьянка, а посмотрела с вызовом и слегка вскинула голову.

Такое поведение крайне изумило и озадачило королевского посланника де Вьенна, но сам Бодрикур, еще не до конца отделавшийся от чувства, что Жанна лишь досадное обременение его каждодневных забот, быстро прикинул, что приехала-то она от Карла Лотарингского, а там замок – ого-го – не чета здешнему. Так что богатым убранством и знатностью господ эту крестьянку уже не смутишь.

На всякий случай он напустил на себя побольше надменности и приготовился сказать что-то вроде: «Так это ты?» или: «Чего тебе от меня нужно?»… Но Жанна его опередила.

– А ведь я предупреждала вас, сударь! – звонко воскликнула она, не кланяясь и не приветствуя, как будто сама стояла перед вассалами. – Я говорила, что случится беда, если вы не поторопитесь отправить меня к дофину! И вот беда случилась, не так ли?!

Удивленный Бодрикур, сразу утративший половину своей надменности, беспомощно повернулся к де Вьенну.

Тот встал.

– Почему ты думаешь, что случилась какая-то беда?

Жанна окинула взглядом камзол с королевским гербом на груди, дорожный плащ, сапоги и дерзко заявила:

– Если ничего не случилось, зачем здесь вы, сударь?

Она бы, конечно, могла рассказать про то, как ночью, подъезжая к городу, Клод вдруг расплакалась горько-прегорько. Что эти слёзы напугали даже дядюшку Лассара, не говоря уже про саму Жанну. Что причины своих слёз Клод объяснить не сумела и только выговорила, размазывая их по щекам, что случилось, видимо, что-то плохое, потому что внутри у неё всё болит и тоска такая, будто никакого счастья в жизни больше не будет. А потом, указывая на башни Вокулёра, которые на фоне светлеющего неба казались совсем черными, попросила Жанну ничего больше не бояться и идти к коменданту, не дожидаясь когда его уговорят согласиться на встречу с ней.

– Я пойду, – пообещала тогда Жанна. И добавила почти обреченно:– Если беда действительно случилась, двери замка сами передо мной раскроются…

Для неё слова и слезы Клод были неопровержимой истиной, которую ничем другим больше не надо доказывать. Но здесь, перед этими двумя мужчинами, один из которых дважды прогонял её и даже сейчас вполне может попытаться выгнать снова, говорить о Клод не хотелось. Поэтому, чтобы не солгать ни в чем, но всё-таки ответить на вопрос королевского посланника, Жанна пояснила:

– Моя душа больна со вчерашнего дня. И так бывало всякий раз, когда у Франции появлялся повод для скорби. Утешьте меня, если я не права, но только не лгите! Или отправьте поскорее к дофину, чтобы не случилось новых бед.

Коле де Вьенн и Бодрикур переглянулись.

– Ты права, – не солгал посланник. – Если хочешь слов правды, честно скажу – я поражён. И речью твоей, и даром провидения. Кто ты такая?

Жанна еле заметно вздохнула. Ритуал посвящения в рыцари, проведенный Карлом Лотарингским, сделал легким ответ на этот вопрос.

– Я – Жанна. Жила в Шато д'Иль, что в окрестностях Домреми, в доме Жака Арка и его жены мадам Изабо. Я и дольше жила бы там, вполне довольная тем что имею, но голос Божий прозвучал в моём сердце приказом идти и помочь дофину надеть корону французских королей как и подобает истинному наследнику – в Реймсе, со священным елеем и двенадцатью пэрами, в присутствии французской знати, клянущейся ему в верности. Вот поэтому я здесь, поэтому надела мужскую одежду, не приличную моему естеству, и поэтому готова надеть даже латы.

Коле де Вьенн почувствовал, как его рука, держащая кубок с вином, мелко дрожит. «Что за чёрт? – подумалось ему, – я что – волнуюсь?».

– Для крестьянки ты слишком хорошо осведомлена о том, как проходят коронации, – зачем-то сказал он вслух.

Голос в середине фразы тоже почему-то дрогнул, и глаза сами собой забегали по углам, смущенные прямым взглядом этой странной девушки.

– Я училась, – прозвучал ответ.

– Училась, – фыркнул Бодрикур, – это в деревне-то!

Он был уверен, что сомнения – необходимая составляющая любой проверки, и ждал, что королевский посланник посмеется вместе с ним, но взгляд девушки обернулся на коменданта, и смех застрял у него в горле.

– Разве в деревне нечему учиться? Или там нет Бога, который определяет ученость каждого, даруя ему желание или нежелание узнавать что-то новое?

Бодрикур смутился. В глубине души людей ученых он побаивался, а потому презирал. Но сейчас вдруг вспомнилось, как в юности, воспитываясь при старом герцоге де Бар, он впервые смог сложить написанные значки в слово и изумился так, будто волшебник из сказки сотворил на его глазах