– Тут куда ни плюнь, везде немцы! Конкретнее!

– Впереди.

– Дай бинокль! И брось ты этот ящик! Люди, люди где?

– Здесь, по воронкам лежат.

– Многих положил? – Ненашев кивнул в сторону форта.

– Человек пять. Потом умолк.

– Живы, значит, снайперы. А где прикрытие?

Сжав губы, Сотов лишь кивнул в ту сторону. Вскинув бинокль, Максим увидел размётанные взрывом тела и искорёженный ствол разбитого «Максима». Не иначе как накрыло миномётами. Жаль ребят, но почему так преступно долго задержался расчёт на позиции?

– Слушай мою команду! – заорал Максим, пытаясь перекричать грохот боя. – Примкнуть штыки! Снять с гранат оборонительные рубашки!

– В штыковую пойдём?

– Ес-cтес-cтвенно, – растягивая слово, как змея, прошипел Ненашев и нервно хохотнул. – Патронов-то почти нет! Резать придётся.

Гранёных штыков во времена полковника давно не водилось, одни штык-ножи, но на оговорку никто не обратил внимание. Не до того.

Пограничник стал стремительно освобождаться от всего, на его взгляд, лишнего в атаке. Потом отобрал у бойца карабин, сунув ему взамен свой ППД.

– Так привычнее, – пояснил он майору, проверяя крепление штыка.

– Тебе виднее, – ответил Ненашев и засунул себе за ремень малую пехотную лопатку, стараясь прикрыть живот. – Атакуем только по моему сигналу.

* * *

– Чего ждём? – спросили Ненашева спустя десять минут.

Выдвинувшийся вперёд штурмовой отряд окончательно заглушил следующий дот и теперь приближался к объекту пятьсот семь. Сотов видел, как страшно умирают его, Ненашева, люди.

– Заткнись! – Комбат ждал момента, когда артиллерия, поддерживающая атакующих «огнём и колёсами», начнёт менять позиции, а вклинивание на несколько минут будет напоминать узкую кишку.

Если смотреть сверху, штурмовой отряд, как щупальце, выдвигался вперёд и уничтожал цель. За ним шли остальные, расширяя прорыв. Вырезать надо всё, как аппендицит, раз и навсегда, но двинуться надо так, чтобы немцы приняли их за своих. По-другому никак, отряд скосят немецкие пулемёты, развернуть лёгкий МГ в противоположную сторону дело десяти секунд.

И вот момент настал.

– Ракетами, огонь!

Три сигнальных пистолета выстрелили параллельно земле, целясь строго на юго-запад.

Рядом с подходившим резервом немцев появились дымовые облака разрывов шрапнельных снарядов, и люди в фельдграу заученно легли на землю. Правильно снаряжённый 26-мм патрон – неплохое имитационное средство, главное – внимательно читать наставление[210].

– Контратака! – Максим выкинул себя из воронки, оглядываясь по сторонам. Неужели люди не поднимутся? Полминуты – их единственный шанс. И для того, чтобы победить, и для того, чтобы выжить.

Молодцы! Когда увидели его на ногах, сразу встали. Личный пример офицера ценился всегда, но бегать так часто и не по делу… верная гибель. А для ротного и комбата – преступление: кто потом будет управлять боем?[211]

Отлично! Науку за три недели освоили! Большинство идёт парами, желая не только заглянуть штыком в лицо врага, но и прикрыть друг друга. Одиночки, скорее всего, погибнут…

– Стой! Гранаты! Ложись!

«Сотов, ты козёл!» Максим больно пнул пограничника по голени, сбрасывая с себя. Нашёл время, когда прикрывать! Ему нужно всё видеть и совсем не нужна та рукопашная, где они сойдутся на равных.

Панов знал, что немцы штыковому бою учились. Он не ленился собирать для себя фотографии из их учебных центров. А ещё бывший полковник знал, что внезапного удара в спину не выдержит ни одна армия.

Отлично! К разлетающимся осколкам и оглушающей взрывной волне добавилась пыль и песок, заставляя немцев не только оглохнуть, но и ненадолго ослепнуть. За эти секунды красноармейцы успели сблизиться вплотную.

Ненашев, с тыла расстреляв из ППД расчёт 75-мм пушки, компактно сжавшийся за щитом, и меняя диск, увидел наяву самый страшный – «брошенный» – удар карабином. Сотов, удерживая укороченную «мосинку» одной рукой за цевьё, как копьё, штыком пробил грудь немцу, затем крутанулся таким финтом, что следующий противник скрестил руки и нелепо повернул карабин вверх боком[212].

В ближнем бою Ненашев себя крутым бойцом не показал. И не стремился. Взявшись за лафет, он вместе с парой красноармейцев развернул пехотное орудие и отшвырнул огнём обратно тех, кто очнулся после шрапнельных взрывов, и решил подышать им в спину.

Выпустив последний снаряд, Ненашев вложил в ломавшийся, как охотничье ружьё, ствол трофейную гранату и дёрнул за выпавший из ручки фарфоровый шарик. Всё, теперь восстановлению не подлежит! «Рейнметалл» стал металлоломом.

Рядом рявкнули его миномёты, но промахнулись. Результат не обидный, таблиц для стрельбы «трофейными» минами ещё нет.

Теперь можно неторопливо зачистить наш пулемётный дот, ставший четверть часа назад немецким бункером. Оттуда ожесточённо стреляли, даже и не думая поднимать руки.

Кто-то из бойцов подобрал брошенный огнемёт и выпустил в амбразуру такую длинную струю пламени, что бросил трофей и завопил от боли.

Ненашев сначала зажал уши, а потом нос. Не так и противен теперь запах сгоревшей взрывчатки.

Жаль! И как теперь внутрь поставить пулемёт? Там стопроцентно нормальный, невозмутимый и хладнокровный человек за пять минут поседеет или милосердно сойдёт с ума.

К чёрту! Пора вновь становиться комбатом, а не идиотом, геройски сражавшимся, но потерявшим управление.

– Я на основной НП. Теперь здесь ваша позиция? Как считаешь, справишься?

Нужно заставить работать не эмоции, а его голову, или тебе, Панов, грош цена.

Ротный внимательно посмотрел на него и, беззвучно шепча, начал что-то прикидывать.

– Справлюсь! Но…

– Не горюй. Пришлю подмогу.

Плохо-то как, на ногах всего человек двадцать. Саша сейчас почему-то не задумался о раненых.

– С пленными что делать?

Панов заиграл желваками, думая, как поступить. По-хорошему, шлёпнуть – и все дела. Деды их и после Сталинграда в тыл чаще всего не доводили. Не раз попавший в плен немец после войны вспоминал, как истово молился Богу, оказавшись в штабе полка: «Господи, Создатель, в этот день я выжил»[213].