вселилась! И не возвращать же ее назад к свекрови, когда она только начала управлять собственным хозяйством.

– Пусть Годо едет! – говорил дома и сам Альмунд. – Возможно, Хельги теперь требуется новый сын взамен пропавшего, ну а свою дочь, мы так слышали, он так и не отдал замуж… Отчего же не посмотреть, как там дела?

Годо только ухмылялся, но Свен видел по его глазам, что он не забыл Золотистую Брюнхильд – деву, похожую на сошедшую на землю Зарю.

– Удивительно, если она не замужем, – заметил Свен. – Она и три года назад, когда мы ее видели, была давно не девочка, старше года на три, чем Вито сейчас.

– Хельги трудно найти зятя под стать, чтобы союз его не опозорил.

– К ней подкатывал Амунд плеснецкий, – бросил Годо, отчасти стесняясь того, что это заметил. – Но разве женщина по доброй воле пойдет за такое чудовище?

– Если он сгинул на переволоке, то Хельги пожалеет, что не выдал ее за него, – хохотнул Альмунд. – Тогда его дочь стала бы госпожой земли плеснецкой.

– Бужанской.

– Кому же она теперь достанется?

– Дочь или земля? – улыбнулась Радонега.

– Та и другая, подружие моя!

Среди приближенных Олава не уставали говорить об этом, но пока никто ничего не знал о судьбе южного войска и пользы от этих разговоров не было.

Сванхейд уже толковала с челядью и женщинами об устройстве пиров на «новый Йоль», когда однажды вечером дозорные передали: по Волхову от Ильменя движется некая дружина, и довольно большая – из трех десятков человек, с санями и несколькими всадниками. Сванхейд и Ульвхильд, уже собравшиеся было спать, передумали. Кто это? В Хольмгарде никого не ждали, а для йольских гостей еще не пришла пора.

Ворота на посад по темному времени уже были закрыты, но все мужчины в гриднице, отставив чаши, натянули кожухи и поспешили на внутренний причал. Стемнело, но при свете луны и звезд был виден отряд, идущий по льду. Волхов уже встал надежно, и по нему пролегали отмеченные навозными пятнами колеи от санных полозьев. Несмотря на значительную величину, угрожающим отряд не казался: шел неспешно, выглядел тускло, в то время как оружие и доспехи выдали бы себя блеском при лунном свете.

– Эй, кто там? – закричал Бергфинн. – Это живые люди или призраки раньше времени спешат к йольскому угощению?

– Если вы ждете дедов, то я – дед, – ответил ему смутно знакомый голос. – Дед кое-кому из ваших, так что угощение будет очень кстати.

Вот гости приблизились, и один из всадников первым стал подниматься по мосткам, проложенным от льда к причалу. К нему пошли навстречу с горящими факелами, огненный свет упал на немолодое лицо, на длинную бороду, белую не то от инея, не то от старости, и пышную лисью шапку.

– Ка-арл! – Изумленный Альмунд развел руками. – Ты ли это?

– Если не твоя фюльгья решила принять мой не слишком прекрасный облик, то, значит, это я, – несколько ворчливо ответил гость.

Отрок подал ему руку и помог сойти с коня; годы и усталость долгого пути почти лишили старого боярина сил.

– Будь жив! – Альмунд обнял его, вдохнул запах промерзшего меха его кожуха. – Вот уж мы не ждали… конунг думал сам послать людей к вам…

– А вы… – Карл пристально взглянул ему в лицо, но осекся. – После. Олав здоров? Могу я его повидать?

– У нас еще не спят, ты можешь всех повидать. Эй, бегите скорее, скажите в доме, что приехал Карл из Киева!

Появлением киян все были ошарашены; Альмунд по пути в гридницу несколько раз трогал рукав Карлова медвежьего кожуха – не мерещится ли? Уже сколько дней они толковали, что хорошо бы послать людей в Киев, и вот Киев уже сам прислал к ним! Причем если сейчас Карл уже здесь, значит, он пустился в путь задолго до того, как в Хольмгарде получили вести о своих заморских ратниках.

В гриднице тем временем зажгли больше восковых и жировых светильников, подбросили сухих дров в очаг, и просторное помещение осветилось, почти как во время пира. Служанки, спешно убрав со скамей свои прялки и шитье, несли из поварни что нашлось: хлеб, сыр, копченое мясо, вяленую рыбу, оставшуюся от ужина кашу, квашеную капусту. Сванхейд звенела ключами, отдавая распоряжения.

Когда Карл со своими спутниками вошел, Олав ждал его возле очага, а по бокам его стояли обе женщины – жена и дочь. Скользнув по ним, взгляд Карла остановился на Ульвхильд, одетой в белое; лицо его – красное от холода, усталое, осунувшееся, в каплях растаявшего снега с шапки – вдруг так переменилось, что приветствие застыло на губах Олава.

– Ты… уже знаешь? – хрипло обратился Карл к своей внучке.

Отец Ульвхильд и мачеха стояли рядом с ней, и печаль ее одежд могла означать лишь одну потерю: мужа, того самого, что Карл и сосватал ей три года назад.

– А что знаешь ты? – Забыв от волнения поздороваться, Ульвхильд порывисто шагнула ему навстречу. Внезапная надежда на миг наполнила ее лицо лихорадочным оживлением. – Ты что-то знаешь… о нем? О Гриме?

Она с трудом произнесла имя мужа, будто вытолкнула; черты ее исказились в попытке сдержать слезы. Мысли, несущие то надежду, то разочарование, теснили одна другую. А вдруг в Киеве имеются вести, что Грим жив? Но тогда Карл привез бы его с собой, а здесь… – Ульвхильд быстро окинула взглядом спутников Карла, толпящихся у двери и не смеющих пока подойти к очагу, – его здесь нет. Но может, он остался в Киеве и хочет, чтобы она приехала? Или он в плену и хазары прислали за выкупом?

Карл, стиснув зубы, еще раз осмотрел ее белое платье – знак вдовства.

– Вам известно… – Он перевел взгляд на конунга и его жену: – Будь жив, Олав! Здравствуй, госпожа Сванхейд! До вас дошли вести о том, что ваш зять…

– Мы слышали, что он погиб, – довольно твердо произнесла Сванхейд. – Пропал вместе с ближней дружиной на берегу Итиля, вскоре после выхода с моря, но его смерти никто не видел своими глазами, и тела тоже. Его вероломно убили хазары. Вот что нам известно. А вам?

Черты Карла, казалось, на глазах осунулись еще сильнее. Сняв шапку, он провел ладонью по лицу.

– Мы надеялись… – пробормотал он. – Надеялись… что волынцы лгут.

Он сильно выдохнул, и казалось, сама душа его в этом выдохе вылетела наружу и сейчас он упадет бездыханным.

– Подойди, выпей меда! – сочувственно сказала Сванхейд и сама приблизилась к нему с рогом. – Ты так устал с дороги… это тяжело в твои годы, да к