Рандольв кивнул. К Киеву приближалось чужое войско, в то время как свое было невесть где, и княжеской дружине вместе с полянским ополчением следовало приготовиться к любым неожиданностям.

Хельги снова взглянул на Брюнхильд. Она в волнении приглаживала волосы, заплетенные в длинную, ниже пояса, золотую косу – очелье второпях не надела. Младшей дочери Хельги киевского уже исполнилось двадцать лет, и у другого отца она уже пять, а то и семь лет была бы замужем, но Хельги с этим не спешил. Его старшая дочь жила с мужем здесь же, в Киеве, и растила двоих детей, а из сыновей при нем оставался самый младший, пятнадцатилетний Рагнар. Однако к Золотистой Брюнхильд Хельги был привязан больше, чем к остальным своим детям, и не торопился с ней расставаться. Брак ее был важным делом, к которому следовало подходить с осторожностью: зять мог сделаться как ценным союзником, так и опасным соперником. В последние три года поход за Хазарское море послужил ему хорошим предлогом не искать для Брюнхильд мужа: итог похода мог многое изменить, и разумно было этого итога дождаться. Пока же она, зрелая женщина, но не истомленная родами и не обремененная малыми детьми, выглядела как настоящая Фрейя, красивая и уверенная в своей силе. С людьми Брюнхильд держалась приветливо, часто улыбалась, но, как и ее отец, была себе на уме, и едва ли хоть кто-то – даже сам Хельги – мог быть уверен, что знает все ее мысли. Хотя отец именно так и считал: с самых ее ранних лет они с Брюнхильд были близкими друзьями, он брал ее с собой почти во все поездки, позволял сколько угодно сидеть в гриднице и слушать мужские разговоры, и теперь, когда она повзрослела, мог свободно обсуждать с ней любые свои заботы, зная, что она его поймет. Но тут они были не равны: если Брюнхильд знала все желания своего отца, то Хельги всех ее желаний не знал, но не подозревал об этом.

Поймав тревожный взгляд Хельги, Брюнхильд подошла. Отец обнял ее и успокаивающе погладил по плечам.

– Мы еще не знаем всего, – сказала она именно то, что он сейчас подумал. – Гонец сам не знает, кто есть в том войске. Может быть, наши немного отстали от волынцев или остались на еще одну зиму за морем. Волынцы приедут и все расскажут. А до тех пор будем надеяться на нашу удачу.

– Да… наша удача велика… – ответил Хельги, но Брюнхильд видела, что он лишь повторяет привычные слова, а думает о другом. – Но что… – Он оглянулся на дверь своей шомнуши, где осталась княгиня Бранеслава. – Матери мы что скажем?

– Скажи, что Амунд идет первым, а наши отстали, – зашептала Брюнхильд ему на ухо. – Зачем ей раньше поры сокрушаться?

Не ответив, Хельги слегка покачал головой: то ли не верил, что жена поддастся на обман, то ли сомневался, что он принесет пользу.

Хмурясь, князь ушел к себе; Брюнхильд предвидела, что спокойного сна ему и Бранеславе теперь долго не знать. Горевать по павшим было еще рано, но об отце она уже тревожилась. Если с войском и правда случилась беда – для князя это будет страшный удар.

Все снова разошлись по спальным местам, Брюнхильд тоже вернулась в девичью избу, где жила со своими служанками. Но, улегшись снова на пуховые постельники удобной лежанки, долго не могла заснуть. Открытыми глазами глядя во тьму, она старалась привыкнуть к мысли, что долгому ожиданию пришел конец. И этот конец именно таков! Грим, ее сводный брат… Если он не вернется, это сокрушит княгиню. Бранеслава рассталась со старшим сыном, пока тот был трехлетним ребенком; он вырос далеко на севере, в Хольмгарде, там же и женился на дочери Олава, которую ни Хельги, ни его жена даже не видели и знали только по рассказам Карла, ее деда по матери. Долгими вечерами за пряжей княгиня мечтала: вот вернется Грим из похода, перевезет сюда жену, станут они жить-поживать, народят детей… В зиму после ухода войска Хельги посылал людей к Олаву – уведомить, что договор с греками заключен и торговый мир вступает в силу, – но Бранеслава связывала с этой поездкой свои собственные тайные надежды. Она не говорила о них вслух, однако Брюнхильд легко читала их по лицу мачехи. Надежды не оправдались: по возвращении Карл дал понять, что никакого новорожденного в Хольмгарде не имеется. И теперь нечего было его ждать, пока Грим не вернется, а до того должны были пройти годы…

Что, если Грим совсем не вернется? Что, если он погиб? От этой мысли холодела душа. Брюнхильд видела брата всего один раз, перед уходом войска, их знакомство длилось считаные дни, и она не могла так уж сильно по нему убиваться. Но из четверых сыновей у Хельги оставались в живых только двое, и Грим, как они успели его узнать, был самым многообещающим. Рагнар – добрый отрок, но слаб здоровьем, и неведомо, долго ли ему суждено прожить. Погибни Грим, не имея своих сыновей, – все отцовское наследство окажется под угрозой. Покоренные племена сбросят власть Киева, да и в Киеве сядет невесть кто. Вместе с Гримом могло сгинуть все будущее рода. Рухнут все надежды отца создать на славянских землях могучую Русскую державу – ту, ради которой он сражался и трудился почти три десятка лет. Сделать удалось немало, но что все это без достойных наследников?

От этих дел, важных для всей Киевской Руси, мысль прыгала к тем делам, что были важны для самой Брюнхильд. Из главных вождей похода гонец назвал по имени только одного! Амунда плеснецкого! Вопреки предсказанию ее дяди Жизномира, Амунд вовсе не сгинул за морем. Он жив. Он приближается и через несколько дней будет здесь. Брюнхильд пробирала дрожь при мысли о скорой встрече. «Я умею помнить и добро, и зло», – сказал он ей два с половиной года назад, в день прощания. Когда еще назвал ее ядовитой змеей… «Я не забуду», – сказал он ей, и Брюнхильд хорошо помнила, что именно он обещал не забыть. То, как она его отравила… ну, не совсем отравила, но опоила неким греческим зельем, из-за чего он сильно занемог и не пришел в святилище, когда хотели вопрошать богов, кому быть вождем похода. Хельги не мог допустить, чтобы его сын оказался под началом у чужого князя, а Хельги Хитрый, как говорили люди, умеет столковаться даже с богами. И