На вселенский праздник, объявленный губернатором Эфирного Острова 4-й степени, я и попал ненароком, противоестественно, по счастливой случайности.

Праздник начался с парада планет в каждой звездной системе, на каждой галактике Эфирного Острова 4-й ступени. Этот праздник был объявлен его губернатором в честь оплодотворения Архипелага Островов духовной энергией Ла, и пребывание ее на Островах должно было продлиться ровно две вечности. И потому я, случайный гость на столь продолжительном празднике, не стал задерживаться на нем и улетел от галактического острова Млечный Путь, лишь полюбовавшись на парад планет в той Солнечной системе, в которой я оказался от вселенской скуки бытия, — чем наградили меня неизвестные мне прародители при сотворении.

Когда планеты выстроились в прямую линию с одной стороны от Солнца — самая ближайшая к Солнцу маленькая планета, ничем противовесно-гравитационно не удерживаемая, рухнула в его кипящую плазму, а место этой исчезнувшей планеты тут же заняла соседняя и полетела по орбите предыдущей исчезнувшей планеты, слегка покачиваясь от неустойчивости, на ходу меняя скорость вращения вокруг своей оси. Оттого и вызвалось смещение тектонических плит на литосфере планеты, на поверхности заискрились тысячи вулканических извержений, одновременно ее стали заливать чудовищные цунами океанических потопов. Это было захватывающе красиво. Но так как я сам был с одной из таких же планет, пережил такой же огненный Армагеддон и ВПВП, а потом в лучистом состоянии отправился в открытый космос искать райских радостей, я не стал задерживаться, менять шило одной вечности на мыло другой и решил искать райские радости дальше, полететь к другому Архипелагу Островов, более совершенному — 7-й степени.

Но вдруг все мне представилось бессмысленным, даже сам смысл, и рай, и райские радости, и верх, и низ, и янь, и инь, и все звездные архипелаги вокруг. Меня вновь неудержимо потянуло к жизни на крошечной, залитой слезами Земле. К этой жизни даже пальцем прикоснуться было больно, но, кроме нее, мне ничего оказалось не надо. Тогда я повернул лучик своей судьбы в обратную сторону, решил попытаться найти то, что потерял, сызнова захотел прийти туда, откуда спихнули меня аж на Архипелаг Эфирных Островов 4-й степени.

И что же? Я вернулся оттуда на маленькую Землю, как только захотел этого, и сразу же стал тонуть в море у Сахалинского берега, возле поселка Горнозаводска, в заливе напротив маленького острова Монерон, и прав оказался все же этот жалкий сверхчеловечек Ницше: если заглянуть в бездну, то и бездна может заглянуть в тебя. Мне было семнадцать лет, я поплыл над бездной в штормовую погоду, еще не зная, что уже побывал на краю бездны за пределами Эфирного Острова, но смутно чувствовал, что если одна бесконечность для человека неодолима, то двум и вовсе не бывать. А потому в какое-то мгновенье неосознанной ранней экзистенциалистской тоски мне показалось, что надо именно в штормовую погоду отправиться вплавь по морю, прочь от берега, и добраться до острова Монерон, едва видневшегося голубым зубчиком на горизонте.

Но отважный вызов бездне продолжился совсем недолго: едва отплыв, я вдруг оказался сразу на сотню метров от берега, оглянулся назад — и только тут заметил, какие высокие волны подбрасывают меня на себе, с сатанинским смехом унося мое утлое тельце в открытое море. Страх-великан по имени Вобэ поймал меня в руку и тесно сжал ладонь, я оказался в темной ловушке. Вокруг сразу настала чернота, ничего, кроме огромного черного страха, я уже не видел. А Вобэ стал внимательно меня разглядывать, слегка разжав ладонь, и я болтался на волнах, все дальше уносимый от родного твердого берега морским отливом в штормовую погоду — это был небольшой шторм, балла в три-четыре. Куда девалась моя экзистенциалистская дерзость перед бездной! Ни дерзости, ни вызова и в помине не осталось. Огромные, словно сопки, волны болтали меня на себе, и выбраться обратно на берег было уже невозможно. Великан-страх то разжимал свою ладонь, разглядывая меня, то вновь сжимал руку. Становилось то совсем черно в глазах, то чуть светлее, и я мог видеть серый пляж и людей, беспечно сидящих и лежащих на песке, и тех, что в кругу подкидывали над собой волейбольный мяч, — то вдруг я вновь оказывался в кромешной темноте, и в ней светящимися красками вспыхивали другие видения. Это были картины той жизни, которая уже далеко, запредельно ушла от меня. Светящиеся краски являли картины в одном холодновато-зеленом колорите, и мир прошлого от этого казался подчеркнуто призрачным. Это было моноцветное кино в тоне зеленой морской подводной глубины.

Я увидел пески Кызыл-Кума зелено-светящимися, как шкурка степной ящерицы, а эта ящерица, шустро бегущая по осыпающемуся склону бархана, была сияюще-белая, как призрак-альбинос самой себя. Я шел по обжигающему ноги горячему песку, и за мной шли, задрав хвосты, словно лемуры, черные бесенята-пиедоры, все по имени Цуценя. Они мечтали закусить моей невесомой детской плотью и запить моей малярийной кровью. Но тут вокруг черненьких пиедоров, этих трупных жучков, стали брызгать песчаные фонтанчики — то горние воины Грэги, сияющие ангелы-великаны, расстреливали из пулеметов Цуценю-пиедоров, защищая меня. Фонтанчики от пуль выскакивали из зеленого тусклого песка, черные Цуценя метались меж ними, пытаясь спастись, и наискось снизу вверх по бархану убегала прочь белая ящерица, которая на самом-то деле должна была быть ярко-зеленой.

И все это потому, что я тонул в штормовом море у сахалинского берега, напротив острова Монерон. Меня болтало на огромных волнах и все дальше уносило от берега, несмотря на все отчаянные попытки пловца вернуться назад к жизни. Опять страх-великан по имени Вобэ сжал свою ладонь, и я оказался во власти черноты, в которой родился мутно-зеленый подводный мир моей смерти, и сотворение этого мира было мгновенным. Тут я и понял, что хотел заглянуть в глаза бездне, в ответ бездна заглянула мне в глаза. Великан Вобэ зачерпнул в ладонь воды Татарского пролива — между островом Монерон и Сахалинским побережьем у города Горнозаводска — и стал пристально рассматривать меня, букашку-таракашку, бултыхающую руками и ногами, желая спастись, чтобы жить. Этот взгляд великана Вобэ и был взглядом бездны в ответ на дерзновенный и жалкий мой вызов сей бездне. Я должен был быть поглощен ею, но, проникнув сквозь сжатую ладонь великана, ко мне протянулись руки спасения, и Вобэ разжал свою ладонь. С берега кинулся спасать меня отважный пожарник из Горнозаводска, Николай, в ярко-синем купальнике, он подплыл ко мне, вразмашку перемахнув через пенистый гребень волны, и протянул священную руку моего спасения. Говорили, что он вынес меня, беспамятного, на берег, а сам, обессилевший, пошатнулся и упал спиною в воду, и громадная косматая волна штормового прибоя накрыла и унесла Николая назад в море.

Я же ничего этого не видел, за год до того дня, когда Николай чудотворец спас меня на море, я шестнадцатилетним человеческим парнем встретил на горном перевале между Невельском и Анивой шестнадцатилетнюю же оккультную девушку неизвестной мне природы. Она была единственной девушкой на всем Эфирном Острове, которая могла бы, предавшись мне как жена, освободить меня от всей мучительной эволюции по превращению человека из сырого мяса в светоносное лучистое существо, взыскующее радостей рая. Но сразу же этого не случилось — и вот через двадцать пять лет я снова встретился с нею, и снова на Сахалине. На этот раз я не узнал ее, потому что уже прошел через смертное испытание, заглянул в глаза бездне, и она заглянула мне в глаза, и они были уже искажены и не различали образы вечности в их подлинном виде. Я не узнал в хрупкой стареющей женщине с крашеными волосами — помилуй меня Боже! — свою шестнадцатилетнюю фею с пучком волшебных палочек в розовой руке. А потом уже, семидесятилетним старцем, я вновь вернулся на Сахалин, отправился через горный перевал на Невельск, и там, на самой высокой площадке, попросил остановить машину и вышел из нее. Со стороны, из-за скалы, появилась маленькая, хрупкая, сухонькая старушка с горделивой прямой спиною. Она приблизилась и смиренно протянула мне маленькое белое ведерочко, наполненное крупными, индигового цвета, с белесым налетом, превосходными ягодами голубики.