Что, собственно, это означает: «столько, чтобы не угрожало пустышке»? – прикидывал Замойский. Останется там от меня освенцимский скелет или как? Сколько жировой, мышечной массы, они хотят использовать? Ведь это главным образом вода. И какие же наноботы можно понастроить из атомов водорода и кислорода?

Тем временем /Замойский поглядывал на Анжелику Макферсон. Та быстро перехватила его взгляд, и так-то начался их бессловесный диалог.

Она перехватила его взгляд – но не опустила рук, сплетенных под подбородком.

Он чуть приподнял левую бровь.

Она провела пальцем по щеке.

Он усмехнулся уголком губ.

Она поджала губы и легонько кивнула.

Он указал взглядом на них, на фоэбэ.

Она широко улыбнулась.

В ответ он улыбнулся настолько же открыто.

Черные волосы заслоняли ее лицо, ей пришлось заправить их за уши; продолжив движение, она выпрямилась за пюпитром.

Замойский изобразил ледяную серьезность, опустил сплетенные ладони на подол, свесил голову.

Анжелика дотронулась до виска распрямленным пальцем, карикатура задумчивости.

Он отыграл внезапную сонливость: веки его отяжелели, мышцы лица расслабились, он засыпал.

Она засмеялась вслух.

– Ну нет! – встала Анжелика. – Господин Замойский, позволь.

Взяла его под руку (он уже прекрасно знал этот жест Макферсонов), вывела из библиотеки. Едва за ними затворилась дверь, //увидел, как обе манифестации фоэбэ распадаются в ничто.

Они вышли в холл и на террасу. В это время замок производил впечатление опустевшего, куда ни кинь взглядом – ни живой души.

Они свернули к конюшням.

– Конная выездка? – обеспокоился он. – Я еще чувствую в костях африканскую езду!

– Я уверена, что ты сумеешь так сконфигурировать свою манифестацию, чтобы та не передавала определенные раздражители и принимала при езде наилучшую позу.

Он проконсультировался с менеджером оэс. Соответствующие программы были доступны на публичных Полях. Адам перекопировал их и запустил.

– Два часа, есть немного времени, – сказала Анжелика. – Наверняка же у тебя нет ничего более срочного, верно?

– Ох, много чего есть. У меня Поля полны от приглашений разных персон и организаций, ни одной я не знаю, придется проверять на публичных; и все приглашения – срочные. Появляюсь в любой открытой локации – меня беспокоят дипломаты нечеловеческих империй. Сверхразум из иной вселенной вызвал меня на фехтовальную дуэль. Мета-физическое чудовище преследует меня внутри моей головы и обещает смерть. Я сижу в брюхе бога-изменника вакуума и жду, пока тот смилостивится; а в моем брюхе из моего тела растет невидимая армия. Наверняка я предпочел бы конную прогулку. Джудас поручил тебе меня соблазнить?

Она вскинулась:

– Что за вопрос!

– Гм?

– Глупый. Тебя ведь не удовлетворит никакой ответ.

– Я слежу за твоей реакцией.

– А. Ну разве что. Тогда – пожалуйста.

Она выбрала двух пегих коньков. Замойский загрузил соответствующую программу и оседлал своего скакуна почти машинально, не следя за движениями рук. Животные не были генимальными – по крайней мере, не говорили.

Они медленно объехали озеро и углубились в редкий лес, которым поросли холмы за имением. Замойский осознанно старался перестать подсчитывать уходящее время. Забыться, дать ночи поглотить себя – лучший выход, столько ему теперь и оставалось.

– Расслабься, – говорила ему Анжелика. – Вижу, что ты постоянно напряжен, почти готов к прыжку, словно небо каждую секунду может обрушиться тебе на голову.

– Потому что так и есть! – фыркнул Замойский. – Может! Пока что – падает.

– Тем более тебе надо расслабиться. Посмотри, какая славная ночь.

– Слишком теплая.

– Остановись. Слышишь эту тишину?

– Это лес.

– Да. – Она вздохнула. – Пользуйся этим. Это привилегии твоей позиции. Легкость побега в блаженство, в места абсолютного спокойствия. Думай иначе: это не ты движешься в мире, это мир движется перед тобой, как кинолента, а ты выбираешь, на каком фрагменте защелкнуть считыватель своей души.

– Стахс, – он похлопал коня по шее. – Я стахс. Аристократ. Так вот я должен думать?

– Именно. Что, не любишь этого слова? Аристократия необходима.

– Вы тут пытаетесь заморозить культуру в искусственном состоянии.

– Заморозить человека. Человечность.

– То на то и выходит.

– Это тебя возмущает? Отчего же?

– Не знаю. Это кажется мне каким-то эдаким… расчетливым, беспощадным. Социальная инженерия. Дурные ассоциации.

– Тебе не говорили? Всякий Прогресс неумолимо склоняется к UI.

– Говорили. Собственно… ты мне говорила.

– Ах, – она подняла глаза к беззвездному небу. – Я. Ну да. Значит, ты знаешь – если бы не Цивилизация, после воскрешения ты застал бы здесь только фоэбэ и инклюзий: стахсов бы уже не было. Ну, может немногочисленные зоологические образцы.

– Но нужно ли было вам сразу уходить во все эти псевдофеодальные ритуалы?

– Не было большого выбора. В экономике, опирающейся на инф, в экономике арбитражного распределения бесконечности феодализм, несмотря ни на что, остается системой стабильной. Демократия – нет. Ты о демократии жалеешь?

Они выехали на омытую лунным светом поляну. По центру ее перечеркивал длинный, узкий ствол березы, поваленной одной из недавних бурь.

Анжелика соскочила с коня, привязала поводья и присела на ствол, распрямляя ноги. Она не переодевалась для поездки, была в широких, белых штанах, кожаных туфельках.

Замойский со стоном уселся рядом.

– Демократия, – вздохнул он. – Сама система осуществления власти не слишком-то меня трогает, но – тут не удастся разделить. Если вы выбираете феодализм – по тем или иным причинам, – одновременно выбираете и всю систему ценностей, которая с ним связана и из него следует. Всю этику. И эстетику.

Он соскользнул со ствола на землю; теперь мог откинуться назад и заглянуть в лик Луне. Облако в библиотеке уже представляло собой сосредоточение красноты, отороченное желтой бахромой. Прим Адама перевел взгляд вправо и вниз: у Анжелики было то же самое, наполовину веселое, наполовину удивленное выражение лица.

– При демократии, например, я мог бы сейчас положить голову на твои колени; но при феодализме —

– Ну нет! – засмеялась она. – И что же тебя сдерживает?

– Как это – что? Не годится!

Она взъерошила ему волосы.

– Да неужто? А если бы —