— Это самый лучший номер в отеле, — заявил администратор. — Как долго ваша светлость собирается пробыть здесь?

— Только несколько дней, — сказал Феликс, рассеянно глядя на стены спальни, обитые алым шёлком. — Три или четыре.

Во время поездки на поезде из Лейпцига он принял решение относительно Марии. Эта встреча ничего не даст! — решил он. В этом вопросе он был абсолютно твёрд. Прошлое принадлежит прошлому, и лучше не ворошить его... Он справится со своим делом как можно быстрее, отправит доклад совету вместе с заявлением об отставке и уедет в Берлин.

— Самое большее неделю, — добавил он, когда вносили его багаж.

Администратор ушёл, и вскоре появился служащий отеля и начал распаковывать вещи Феликса, пока тот наводил на себя блеск в ванной комнате с фресками — стирал сажу с лица, шеи и ушей. Спустя час, одетый в свежее бельё и тщательно отутюженный костюм, он нанёс визит директору Дрезденской оперы, чья контора помещалась в соседнем доме.

Герр фон Виерлинг принял его с искренней сердечностью.

— Значит, Лейпциг хочет иметь свой маленький оперный сезон, — хохотнул он, после того как Феликс рассказал ему об оперных амбициях членов совета. Директор был красивым седовласым человеком с искорками озорного веселья в глазах. — Я всегда удивлялся странной и фатальной привлекательности, которой обладает опера как для музыкантов, так и для публики.

Он встал, наполнил два стакана шерри и, протягивая один Феликсу, вернулся к своему столу.

— Это тем более удивительно, что всё, что касается оперы, абсурдно. Начать с того, что композиторы обладают безошибочным чутьём выбирать самые глупые либретто. Например, знаете ли вы что-нибудь более идиотское, чем либретто «Фиделио»? Когда я вспоминаю, что Бетховен написал четыре увертюры для этого шедевра глупости, то теряю к нему всё уважение. Он на самом деле был не очень умным человеком. Мало кто из гениев бывает умён.

Он сделал глоток из стакана, откинулся на спинку кресла и продолжал:

— А знаете ли вы что-нибудь более странное, чем зрелище воинов в шлемах и кольчугах, ревущих от любви, ревности, разочарования или каких-либо других чувств, обуревающих их в данный момент? Что касается постановки опер, то это одно из наиболее неблагодарных и дьявольских человеческих предприятий. В опере есть такое, что побуждает всех, кто с ней связан, совершать членовредительство или самоубийство.

Феликс согласился:

— Однажды в Дюссельдорфе я оказался вовлечённым в постановку «Дон-Жуана». Это был кошмар, который я никогда не забуду. Я сделал всё, чтобы отговорить попечителей, но они не успокоятся, пока не откроют собственный оперный сезон.

— Успокоятся, когда им придётся подсчитать расходы, поскольку, несмотря на то, что в вопросе о постановке опер всё непредсказуемо, финансовый исход математически очевиден. При этом постановщики всегда терпят убытки. Чем успешнее сезон, тем больше дефицит. Сейчас у нас исключительно удачный сезон. И он нас губит. — Директор был из тех людей, кто говорил серьёзные вещи беспечно, так что люди считали его дураком, тогда как он был просто циником. — Странно, не правда ли?

— Это звучит как парадокс, — признался Феликс. — Но всё, что касается оперы, не подчиняется стандартным правилам.

— Позвольте мне привести вам пример. Как вы знаете, Мария Салла в настоящий момент оказывает честь нашему оперному дому своим мастерством. Редкая и, могу добавить, разорительная честь. Каждое её выступление — финансовый и артистический триумф, но её гонорар настолько ошеломляющ, что, если её контракт продлится ещё три месяца, мы обанкротимся. — Он потянулся к стакану. — Вы знакомы с ней?

Сделав неопределённый жест, Феликс ответил, что встречался с мисс Саллой много лет назад в Лондоне:

— Я был на одном из её спектаклей в «Ковент-Гарден» и должен сказать, что она обладает великолепным голосом.

— Сейчас он лучше, чем когда-либо. Честно говоря, я думаю, она не хуже Женни Линд. Хотите послушать её сегодня? Она поёт в «Лючии». Я могу оставить вам мою ложу. В зале нет ни единого свободного места.

Феликс с благодарностью отклонил любезное предложение:

— К сожалению, я занят сегодня вечером. Боюсь, что не буду иметь удовольствия послушать её снова, поскольку хочу покинуть город, как только вы сможете дать мне информацию, нужную совету.

— Если они решили это серьёзно, я буду очень рад помочь им чем смогу, — заявил директор тоном аптекаря, продающего яд потенциальному самоубийце. — Однако это может занять несколько дней.

Феликс осушил свой стакан и поднялся:

— Я буду вам очень благодарен, если вы сможете ускорить это дело.

Герр фон Виерлинг встал и проводил его до дверей.

— Я сделаю всё, что в моих силах. Хотя должен сказать, что вы первый житель Лейпцига, кто торопится уехать домой. Возвращайтесь через три-четыре дня, я подготовлю для вас информацию.

Он открыл дверь и вежливо поклонился:

— К вашим услугам.

— К вашим услугам, — сказал Феликс, возвращая поклон.

Через несколько минут он оказался опять на Театральной площади. Спускались сумерки. Элегантные магазины Дрездена сверкали от мерцающего света люстр и масляных ламп. По обеим сторонам главного входа оперы два бронзовых фонаря создавали островки яркого жёлтого света, извещая о вечернем представлении. Было ещё рано, но в воздухе уже ощущалось предвкушение праздника. Старое здание, казалось, ожидало обилия фиакров, ливрейных лакеев, спрыгивающих с козел, чтобы распахнуть дверцы, дам в сверкающих бриллиантах и шуршащих юбках, взбирающихся по широким ступеням под руку с внимательными кавалерами в гофрированных сорочках и сюртуках с шёлковыми лацканами, — весь этот весёлый ажиотаж, сопровождающий гала-спектакль. У входа к галереям дешёвых мест собралась очередь. Дрезденская беднота ждала встречи с Марией, и Феликс почему-то испытал странное чувство гордости. Это были настоящие любители оперы — они разбирались в первоклассном пении. Они платили за места своими сбережениями, накопленными тяжёлым трудом, и терпеливо ждали, невзирая на вечерний холод. Знали ли они, что Мария была одной из них, что когда-то, босая и голодная, продавала цветы на углу Сан-Марко? Когда спектакль окончится и она выйдет на аплодисменты, то пошлёт им воздушный поцелуй, и мужчины вернутся в свои убогие жилища, мечтая о ней, слыша её золотой голос во сне. Он тоже слышал его много лет назад. В памяти Феликса возникла фигурка Марии, когда она скребла пол в их маленьком саррейском коттедже и счастливо напевала. Их любовное гнёздышко, как они его называли. Их любовное гнёздышко, где умерла их любовь.

Он быстро отошёл прочь. Через несколько шагов его поразила мысль о том, что ему некуда идти и нечего делать. Весь вечер — его первый вечер свободы — зиял перед ним своей пустотой. Раньше он мечтал о таком вечере, о передышке в загруженном графике. Ну что ж, его желание исполнилось. Но сегодня у свободы был горький вкус. Да, он был свободен — как бродяга, как корабль, сбившийся с курса и бесцельно плывущий через пустой океан.