Ресторан «Зальцерс» находился на Йон Эриксонсгатан, между улицами Хантверкаргатан и Норр Мэларстранд, неподалеку от редакции «Молнии». Когда Лео Морган появился там в один из первых дней нового, семьдесят пятого года, управляющий вежливо указал ему столик, зарезервированный на имя редактора Формана. Столик располагался в отдалении от прочих, словно приглашая к доверительному разговору. Стене был уже на месте, перед ним стояла наполовину заполненная пепельница. Увидев Лео, он немедленно вскочил и восторженно приветствовал товарища.

Стене решил угостить гостя приличным обедом: Лео разрешалось выбирать любые блюда. Справившись с заказом, Лео стал рассеянно листать последний номер «Молнии», где недавно представленная модель автомобиля подверглась жесточайшей критике под заголовком «Бедным безопасность не по карману». Вероятно, Стене сорвал неплохой куш.

Форман был в хорошем расположении духа, и Лео сгорал от любопытства: судя по тону господина редактора, тот явно в чем-то нуждался. Ему не терпелось поделиться с Лео своим планом. Только Лео мог дать дельный совет как человек, еще не запятнавшей себя ни одной журналистской неудачей.

Хотя, собственно говоря, речь шла о Вернере. Его не видели уже несколько лет. Парень сидел под домашним арестом у своей престарелой мамаши, не особо, впрочем, желая выходить. Вернер загибался, и мамаша ничего не могла поделать, но, видимо, предпочитала не терять сына из виду. Это были самые удивительные отношения, какие только можно было себе представить. Чистой воды Бергман, говорил Стене.

Самым удивительным было то, что последнее время Вернер Хансон звонил Стене едва ли не каждые день, пьяный в стельку, и бормотал что-то невнятное о своем отце, «Хансоне». Вернер никогда не видел своего папу, этот человек исчез до рождения сына, в сорок четвертом году, но парня не оставляли фантазии об отце — может быть, поэтому он и стал таким, каким стал. Мать молчала, как могильный камень. Говорила лишь: человек пропал — и баста. В детстве Вернер воображал, что у отца есть остров в Южном море, и мечтал поехать туда, когда вырастет. И вот Вернер вырос, но за десять лет так никуда и не выбрался. Вместо этого он стал интересоваться пропавшими без вести, а в нынешнем его состоянии этот интерес обрел новую силу. А может быть, мать выдала какую-нибудь тайну, которая направила мысли Вернера в старое русло.

Как бы то ни было, Вернер звонил Стене Форману едва ли не каждый день, надеясь на его обширные связи, и бормотал что-то невнятное о старом газетчике по фамилии Хогарт, который, по всей видимости, должен был знать что-то важное. Стене пытался успокоить Вернера — нервного, как и прежде, — обещая, что проверит информацию. Он благодарил за наводку и обещал связаться с Вернером позже. Поначалу Стене не обращал особого внимания на эти разговоры, но затем ему в голову пришла блестящая мысль.

Стене знал, кто такой Хогарт — газетчик с таким именем и в самом деле существовал, — и полагал, что Вернеровы бредни могут оказаться интересным материалом. Старый Эдвард Хогарт был легендарной фигурой серьезной журналистики в тридцатые и сороковые годы, но, руководствуясь хорошим вкусом и здравым смыслом, покинул эту сферу задолго до того, как она превратилась в клоаку.

Лео не очень понимал, какую роль он играет в плане Стене — и о каком вообще плане идет речь. Ему давно было известно, что Вернер сидит дома, пьет, листает альбомы со старыми марками и решает классические шахматные задачи. То, что Вернер сочиняет теории о пропавших людях, тоже не было для Лео сюрпризом. Если ему взбрело в голову, что он, по милости судьбы, может отыскать след пропавшего папы, Лео не собирался вмешиваться.

После неплохой закуски из морепродуктов подали изысканное блюдо из форели, а Стене, шумно пыхтя, погасил пятнадцатую сигарету. Отведав рыбы, приятели подняли бокалы с белым вином, и Стене Форман стал объяснять, что его план заключается в создании серии статей об этих исчезнувших людях, необъяснимых происшествиях, об этих загадках, перед которыми оказались бессильны даже самые опытные следователи и детективы. Идея была не уникальна, материалы подобного рода можно было найти в каждом еженедельнике. Читатели обожали загадки, тайны и нераскрытые преступления. Народ любил строить предположения и теряться в догадках. Принципиальная новизна заключалась в том, что «Молния» предлагала не множество версий, а одну — истинную. Только правда, и ничего, кроме правды. Кроме того — и это была благородная миссия — они должны были разыскать пропавшего папашу Хансона, восстановить справедливость, им предстояло восстанавливать безнадежно утраченные связи, выпускать на свободу запертых в психушки, и так далее, и тому подобное.

Вот здесь и требовалась помощь Лео: он должен писать! Поперхнувшись форелью, Лео зашелся в классическом приступе кашля. Прихлебывая белое вино, он смотрел слезящимися глазами на Стене Формана, который с гордым и в то же время умоляющим видом закурил сигарету, не в состоянии завершить трапезу. Он волновался, с нетерпением ожидая ответа Лео.

Семьдесят пятый год начался весьма неплохо для Лео Моргана — в первую очередь как поэта: философ отошел на задний план, уступив место творцу, который чувствовал приближение нового стихотворного выплеска. Он делал наброски в черной рабочей тетради, которая все еще лежит среди прочего хлама в его квартире; этим наброскам предстояло стать длинной поэмой под названием «Аутопсия. Часть 1. Январь 1975». Это греческое слово обычно переводится двояко: «самосозерцание» или «вскрытие трупа» — подобные толкования направляют мысли автора в определенное русло. Наброски перемежаются цитатами и выписками из старинных философских трактатов и «Человека без свойств» Роберта Музиля. Насколько я могу судить — просматривать тайком чужие рабочие тетради, как известно, сомнительное удовольствие, не дающее возможности по-настоящему углубиться в материал, — «Аутопсия» могла бы стать настоящим прорывом Лео Моргана, снискать похвалы даже самых строгих критиков. Сквозная тема — субъектно-объектные отношения, настойчивое стремление человека даже в трупе видеть «личность», существо, наделенное свойствами, что, в сущности, равнозначно неспособности видеть самого себя как объект. Человек становится трупом: семантическое отличие, которое Лео Морган возводит в абсолют: «Формы жизни, бесконечные комбинации, / предопределенные революции / тихо омывают скалы, / воды пенятся болью / Смерть — все тот же хрусталь / внутри самой высокой горы…» — так звучат строки, которых я не смог забыть.

Возможно, Лео завершил бы «Аутопсию» зимой семьдесят пятого, если бы демиург Стене Форман не вмешался в его жизнь со своим планом. В доме на Хурнсгатан Лео был гарантирован полный покой и все условия для работы: Генри отвечал на телефонные звонки и даже переносил время трапезы, когда это было необходимо. Но сборник «Аутопсия» так и остался незавершенным, и сегодня это лишь набросок в рабочей тетради, которую Лео бросил, увлекшись новым делом.

Признанный харизматик Стене Форман не оставил Лео равнодушным. Правда, после обеда в «Зальцерс» Лео не дал определенного ответа, сохраняя скептическое отношение к предполагаемому сотрудничеству с еженедельником «Молния», которое могло запятнать его репутацию на всю оставшуюся жизнь. А Лео хотел оставаться незапятнанным.