Настена заглянула в раздевалку, когда Кирш уже выш­ла из душа,

— Слушай, Кирш, тут одна дамочка упакованная хо­чет тебе подарок сделать, я вообще-то предупредила, что ты ее пошлешь,

— Пошлю, конечно, а какой подарок?

— Да вроде поездку в Европу… — Настена усмехну­лась и добавила: — С ней вместе!

Кирш нашла среди толпящихся у раздевалки девушек Алису и, взяв ее за руку, ответила Настене с улыбкой:

— Пусть она свою поездку себе засунет куда-нибудь, ясно?!

Настена спокойно усмехнулась, а Кирш, обняв Алису за плечи, добавила:

— Мы в деревню едем!

…И дни потянулись вереницей незамеченных рассве­тов и закатов.

Метель заметала все дорожки к дому, а Кирш и Алиса не стремились в мир по ту сторону забора. Это не было похоже на обычное уединение влюбленных: при свете дня все было похоже на игру, призванную скрыть смущение и растерянность. Кирш не стремилась окружить Алису обо­жанием, и, терпя ее дерзости, беглая питербурженка удив­лялась себе: неужели она оказалась среди тех женщин, ко­торые находят хамство привлекательным? Неужели обая­ние Кирш в ее хамстве? Алиса признавалась себе, что лю­била другую Кирш, без доспехов и меча.

Замечая, как Алиса отворачивается, пытаясь скрыть стоящие в глазах слезы, Кирш бережно брала подругу за локоть, заглядывала в глаза, прижимала к себе и думала о том, что готова убить себя, лишь бы Алиса не была несча­стна. Но женские обиды злопамятны, и Алиса заглядыва­ла Кирш в глаза, пытаясь понять; эти маленькие царапин­ки-обиды в сердце, что они способны сделать, помножив себя на время — помогут сердцу огрубеть или научат его болеть вечно?.. Чтоб всю жизнь «горело»… Кирш принесла с чердака старые шахматы.

— Любишь шахматы? — удивилась Алиса.

— Не хочу, чтобы тебе было скучно!

— А мне не скучно!

Играть получилось недолго: тонкие Алисипы руки дви­гали фигуры неуверенно, и Кирш с умилением следила за озадаченным лицом партнерши, витающей где-то далеко от поделенной на квадраты доски. Почесав кончик носа, Кирш хмыкнула, встала и, проведя рукой по беспорядоч­но топорщащимся темным волосам, бросила Алисе:

— Ладно, Элис, я пойду чайник включу, пока ты там свой мат рассчитываешь!

— Нет, я не мат, я просто ход, — оправдалась Алиса.

— Я в курсе, — сказала Кирш мягче, — ты вообще на мат не способна, на нападение как таковое.

— Почему? — Алиса почти обиделась.

— Потому что ты хорошая, добрая, нежная девочка…

Алиса умела скрывать эмоцию, но не могла скрыть то, о чем она думала в данную секунду особенно настойчиво; любая мысль читалась на ее лице и была настолько мате­риальной, что другой человек мог почувствовать ее, стоя к Алисе спиной. Каждая обида Алисы рождалась следом за выводом: «Кирш может долго разговаривать при мне по телефону с кем-то другим, не торопясь закруглить раз­говор, значит, ей скучно со мной или ниточка, связыва­ющая ее с тем человеком, так же важна, как и наша». Кирш говорила кому-то: «Ты же знаешь, родная, что все они дуры!» Алиса делала еще один вывод и отворачивалась. Кирш спешно заканчивала разговор и подходила к ней; «Ты обиделась? Я же не про тебя». Алиса требовательно поворачивалась, а потом произносила мягко: «Зачем ты меня все время отталкиваешь? Мне надо вспылить и уйти?»

«Если бы я поняла, чтоты можешь это сделать, мне стало бы по-настоящему страшно». Алисе было страшно отто­го, что Кирш могла обманывать: ее или саму себя.

Алиса пыталась понять: «Она держит в напряжении меня или прежде всего саму себя?» Балансируя между воз­вышением и унижением, Алиса чувствовала себя оголен­ным проводом, и что-то неизбежно должно было изменить­ся: то ли ее хрупкость, то ли напор Кирш, то ли скорость жизни, то ли ее цвета…

Как в клубе во время медленного танца Кирш могла неожиданно легонько оттолкнуть Алису от себя, так и те­перь она не позволяла им долго растворяться в объятиях. Изредка Алиса интересовалась: «Зачем ты так делаешь?» Если Кирш замечала в вопросе подруги досаду, она тре­вожилась; «Обиделась? Не надо!» А однажды, отвернув­шись от Алисы, Кирш ответила серьезно и тихо: «Я про­сто не хочу тебя потерять».

И Алиса знала, что весь мир за окном существует ради этих слов.

Однажды Кирш заговорила про Лизу:

— Я была недостойна ее искренности, как сейчас недо­стойна твоей.

— Кирш, а почему женщины считают тебя недоступ­ной и говорят, что надо сильно извернуться, чтобы быть с тобой?

Кирш оживилась и присела на подушке.

— Кто так говорит?!

— Ну не важно…

— Важно. Кто?

Ну эта, которая Кот, например… Кирш ухмыльнулась и потянулась за сигаретой.

— Потому что у меня было очень мало женщин — толь­ко те, в которых я была влюблена. Точнее две. С ос­тальными — не считается: без поцелуев и орального сек­СА: трахнуть и забыть!.. Таких, к сожалению, было много.

Алиса покраснела.

— А они?

— Что? — не поняла Кирш,

— Только ты их, ну…

— Трахала? Да, это точно.

Алиса отвернулась к окну и, когда Кирш обняла ее за плечи, тихо спросила:

— А они тебя там целовали?

Кирш потупилась и уткнулась Алисе в плечо, чтобы скрыть смущение:

— Мне это не нужно; пару раз случалось, когда я была в бессознательном состоянии — обнаруживала чью-то го­лову между ног, но я быстро это пресекала!

Кирш курила при Алисе много больше обычного и часто отводила глаза. Алиса привыкала к своим новым именам: «Элис», «Лиса» и «Лисенок». Она знала, что пос­ле обращения «Элис» последует что-то, не имеющее зна­чения для их отношений, за «Лисой» ее ждет какое-то пред­ложение, призыв, просьба или упрек. А нежное «Лисе­нок» — тихо, чуть хрипло — могло быть только в темно­те; под покровом ночи или утром, когда Кирш еще лежа­ла под одеялом, уткнувшись Алисе в плечо. От этого ма­ленького и хрупкого, в которое вдруг перерождалось ее чопорное имя, Алисе хотелось съежиться и повторять про себя: «Я — Лисенок, для нее я — Лисенок! Счастье, несом­ненно, в этом».

Кирш любила, закинув ногу на ногу, разглядывать раз­девающуюся Апису, но сама стягивала майку и джинсы быстро, отвернувшись. Было странно видеть Кирш сму­щенной. У многих ее друзей были фотографии без купюр: Кирш в одних трусах сидит в кресле с сигаретой в компа­нии нескольких коренастых девиц. Кирш ню загорает на крыше с соседом, Кирш совершенно голая позирует неиз­вестному фотографу, стоя с бутылкой коньяка на разоб­ранной кровати, и т. д. Такие фотографии Алисе попада­лись у Стеллы, наверняка были у Рэй, у Кот — у многих знавших, желавших, получивших или частично получивших Кирш, в основном у тех, кто, по ее признанию, был ей по большей части безразличен. Но при Алисе она стеснялась своей наготы. Стеснялась и огрызалась на ее удивление.