– Со временем прочтете больше, – утешил его Круминьш. – Не могу поверить, что вы приехали сюда, чтобы выслушать от меня лекцию по истории Средних веков. А что до чисто технических моментов – изготовление оружия, снаряжения, кольчуг, – то говорить вам надо не со мной. У нас есть люди, которые этим очень успешно занимаются, и, думаю, они не откажутся поделиться с вами некоторыми секретами...

– Хотите честно? – задушевным тоном сказал Глеб. – Меня действительно интересуют некоторые секреты, но связаны они вовсе не с технологией плетения кольчуг. По правде говоря, меня интересует только один секрет, и открыть его мне не может никто, кроме вас.

– Где находится чаша Святого Грааля? – пряча улыбку за кофейной чашкой, предположил Круминьш.

Глебу захотелось выйти на минутку из дома, забрать из машины револьвер и отстрелить этому наглецу башку. Он еще и издевается!

– Ну, этого-то вы мне все равно не скажете, даже если знаете, верно? – напрягшись, с улыбкой ответил шуткой на шутку Сиверов.

– Знал бы – не сказал, – с неожиданной серьезностью подтвердил Гроссмейстер. – Судя по тому, что о ней известно, данный предмет нельзя доверять... э, простите... словом, первому встречному. Даже если он решил назваться тамплиером. Простите еще раз. Как вам кофе?

Глеб неопределенно почмокал губами. Сам по себе кофе был превосходным, но вот заваривать его хозяин, увы, не умел.

– Можете не отвечать, – верно оценил эту пантомиму проницательный Круминьш. – Секрет приготовления хорошего кофе выше моего понимания. Поэтому возьму на себя смелость предположить, что явились вы не за ним...

– Не за ним, это точно, – признался Глеб. – Если хотите, я вас после научу.

– Взаимовыгодный обмен, да? – опять развеселился Круминьш. – Что ж, пожалуй. Хотя я столько лет пью бурду, которая у меня получается, что уже привык. Ну, так какова же цена, которую я должен заплатить за этот рецепт?

– Прямо скажем, несоразмерная. – Слепой залпом допил кофе, который, хоть и напоминал по вкусу отвар древесного угля, был ему в данный момент жизненно необходим. – Хотя это тоже в некотором роде рецепт.

– Я не совсем твердо помню русский, – сообщил Круминьш, – а вы говорите загадками. Если вам не трудно...

– Трудно, – сказал Глеб. – Но я скажу. Мне говорили о вас как о признанном мастере меча. Так вот, Мастер, я бы очень просил вас научить меня удару Готтенкнехта.

– Кого?

– Ульриха фон Готтенкнехта, одного из магистров ордена. По слухам, он лично изобрел этот удар и описал его в своих мемуарах, а вы – единственный, кому удалось этот удар освоить.

Это было рискованное заявление; сделав его, Глеб фактически открыл карты. И реакции на свои слова он ожидал соответствующей – от полного отрицания до покушения на убийство. Любой реакции он ожидал, но только не той, которая последовала.

– Ах, Готтенкнехта... Ха!

Это короткое, отрывистое "ха" прозвучало как-то так, что Сиверов сразу понял: только прибалтийская сдержанность вкупе с приличным воспитанием помешали Круминьшу разразиться громким хохотом. Собственно это самое "ха" и служило у него, по всей видимости, эквивалентом упомянутого бурного проявления эмоций. Ивар Круминьш явно развеселился, хотя Глеб, хоть убей, не видел в своих словах ничего смешного.

– Значит, говорите, удар Готтенкнехта? Что ж, никакого особенного секрета здесь нет. Пойдемте, я вам все покажу. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, верно?

Начиная мало-помалу осознавать, какую выкопал себе яму, остро сожалея об оставленном в машине револьвере, но не видя никакого выхода из создавшейся ситуации, Сиверов медленно поднялся из-за стола.

– Простите, – сказал он, – я, кажется, забыл закрыть машину.

Это была чистая правда, но она не произвела на Круминьша ровным счетом никакого впечатления.

– Не беспокойтесь, – сказал он. – Здесь очень приличный район. Можно бросить на дорогу кошелек с деньгами и назавтра найти его на том же самом месте.

– Отличный район, – стараясь, чтобы это прозвучало не слишком кисло, произнес Глеб. – Вот бы здесь пожить...

– На самом деле это совсем не так сложно, как может показаться, если смотреть по телевизору ваши выпуски новостей, – заявил Круминьш. – Были бы деньги.

Это говорилось уже на ходу.

– М-да, – сказал Глеб, вслед за хозяином покидая кухню и, за неимением более подходящего объекта наблюдения, разглядывая роскошный хвост длинных, русых с проседью волос Круминьша.

Гроссмейстер дисциплинированно защелкнул на животе исцарапанную оловянную пряжку привязного ремня и посмотрел в иллюминатор, за которым пока что не было ничего, кроме сплошной пелены облаков, сверкающих, как снежная равнина под солнцем в погожий январский денек. Стюардесса между тем сообщила, что в Риге облачности нет, добавив пару слов о температуре воздуха и воды на взморье. Вода была холодновата; Гроссмейстер задумался, окунуться ему хотя бы разочек или все-таки не стоит, и решил, что с купанием лучше повременить. Надо сделать дело и уехать раньше, чем местная полиция поднимет тревогу и перекроет все щели, а купание подождет. Искупаться можно когда и где угодно – в ванне, в Москве-реке, в Клязьме, в Черном, Азовском или даже Средиземном море; в конце концов, когда дело будет сделано, никто не помешает ему окунуться в любой из нанесенных на карту планеты Земля океанов. В Северный Ледовитый и Южный океаны лезть, пожалуй, не стоит, а вот остальные три вполне сойдут...

Настрой у него был спокойный и даже немного лирический. Этот полет в Ригу напоминал путешествие в прошлое на машине времени. Конечно, там теперь многое изменилось, но что с того? Чего не узнают глаза, узнает память. И потом, такие города, как Рига, меняются только по окраинам. Центр, старый город, который пережил и меченосцев Ливонского ордена, и фашистов, и коммунистов, оставшись практически неизменным, вряд ли сильно изменился с приходом на эту землю очередного "нойе орднунг" – нового порядка. Разве что стал еще чище и богаче, да чужая речь теперь звучит там чаще...

Он вспомнил, зачем летит в Ригу, и подавил вздох: свидание со старым городом, как и купание в Балтике, придется отложить до лучших времен. Он летит в Латвию по делу, а вовсе не для того, чтобы глазеть на достопримечательности и вздыхать о том, чего не вернешь. Да и надо ли это – возвращать хоть что-то? Гроссмейстер никогда не сожалел о том, что уже сделано, – такой у него был принцип, помогавший сберечь массу нервных клеток. Впустую потраченные деньги, сказанные сгоряча или спьяну слова, разбитая посуда, сломанные кости, шрамы на шкуре, никем не оплаканные покойники – к чему обо всем этом жалеть? Сожалениями ничего не изменишь в этом паршивом мире. Нужно смотреть вперед, прогибать судьбу под себя, и тогда рано или поздно над тобой засияет небо в алмазах. Конечно, очень может быть, что вместо неба в алмазах ты до срока увидишь над собой сосновую крышку дешевого гроба, но от смерти ведь все равно не убежишь. И что это значит – до срока? Кто его определяет, этот срок? Ясно, что не ты, не твой сосед по лестничной площадке и даже не господин президент. Никто не знает, какой срок ему отмерен, а потому говорить о преждевременности той или иной смерти по меньшей мере глупо и самонадеянно. Невозможно жить вечно. Вечно будет жить тот, кому посчастливится испить из чаши Святого Грааля. Это шанс, за который стоит бороться, даже если ты не уверен, что он на самом деле существует.