Открытый гроб с телом Семенова выставили в комсомольском клубе, где он был активистом. Рядом стоял почетный караул из шести молодых парней. Королев, только когда прибыл на похороны, понял, что уже был здесь: клуб располагался в церкви, где обнаружили тело Мэри Смитсон. По иронии судьбы гроб поставили на алтаре — там, где умирала монахиня. Сквозь венки и цветы просвечивали пятна крови, до сих пор сохранившиеся на мраморе. Сначала Королев решил, что это чья-то злая шутка, но потом отбросил эту мысль. Скорее всего, недоразумение, не больше. Всего лишь стечение обстоятельств. Даже чекисты не стали бы так мрачно шутить.

Королев заметил, что его появление привлекло внимание присутствующих, и не удивился. Конечно, Шура отстирала кровь с его пальто и аккуратно зашила рукав, разорванный пулей Грегорина, но от этого оно не выглядело менее изношенным. Если бы ему можно было надеть милицейскую форму, он бы выглядел приличнее, но все равно его забинтованная голова и подвязанная рука притягивали бы взгляды. Капитан вздохнул и утешился мыслью, что теперь на ногах у него пара великолепных сапог.

Хотя именно из-за них Королев ощущал наибольший дискомфорт. И не только от мозолей, которые натер, пока шел к церкви. Его больше смущало то, как они ему достались. Сапоги лежали у него в комнате, завернутые в коричневую бумагу, когда сегодня утром он пришел домой. В пакете не оказалось записки, но на нем была указана его фамилия. Когда он развернул их и поставил на пол, его осенило: это подарок от Коли Графа. Запах новой кожи приятно щекотал ноздри, вызывая смешанное чувство вины и удовольствия. И что он должен был сделать? Вернуть сапоги?

Королев облегченно вздохнул, когда на панихиду прибыл Попов и, взяв его за руку, отвел в сторону.

— Черт подери, капитан! Я видал трупы, которые выглядели лучше, чем ты сейчас.

— Да, мне немного досталось.

— Как дела? — спросил Попов, указывая на подвязанную руку Королева.

— Пуля прошла от локтя к плечу. — Он замялся, вспомнив, что полковник Родинов запретил распространяться «об этом инциденте», когда навещал его в госпитале. Но рана была налицо, поэтому нужно было как-то объяснить это Попову. — Пуля попала в вытянутую руку и прошла вдоль нее. Мне повезло. Кость не задета.

Королев старался не думать о том, что было бы с ним, если бы выстрел оказался на пару сантиметров точнее. Особенно страшно было об этом думать, находясь рядом с телом Семенова. Он также не хотел вспоминать холостой звук, когда у Грегорина закончились патроны. И уж совсем не хотелось гадать, почему полковник ушел из квартиры, не закончив работу. Господь был милостив к нему — вот все, о чем он думал.

Они встали в очередь, выстроившуюся для прощания с телом. Поскольку это были похороны большевика, никакого отпевания не предполагалось. Попов и соратники Семенова выступят с прощальной речью на кладбище, но больше уход Семенова из этого бренного мира никак не будет отмечен. Королев знал одно: его участие в прощальной церемонии должно быть сведено к минимуму. В отношении этого он получил строгие указания.

— Ты ведь не будешь выступать с речью? — спросил Попов, как будто услышав, о чем думает капитан, и этот вопрос прозвучал скорее как приказ.

— Решили, что здоровье не позволит мне сделать это.

— Ну да, — задумчиво сказал Попов. — Мне тоже велено быть кратким. — Он кивнул в сторону алтаря и гроба. — Следовало бы устроить церемонию прощания в другом месте. А ты знал, что похороны состоятся здесь?

— Нет.

— И я тоже. Были просто указаны улица и номер дома. Интересно, почему, когда нашли труп монахини, он не сказал, что состоит в этой комсомольской ячейке? Правда, он вообще мало говорил о себе. Жаль, что все так произошло, — из него получился бы хороший следователь.

Подошла их очередь прощаться. Королев взглянул на землистое лицо Семенова. Оно было каким-то худым и дряблым, только скулы и нос торчали. Он наклонился и, отодвинув прядь волос, поцеловал лейтенанта в лоб. Без души тело Семенова было ничем — просто пустой сосуд с запахом моря при отливе. Королев почувствовал, как к глазам подступают слезы. Горько и бессмысленно — закончить жизнь в таком возрасте!

Отойдя от гроба, он заметил, что людей в клубе стало больше. Появились военные в форме, с мрачными, непроницаемыми лицами. «Чекисты», — подумал Королев.

— Его наградят медалью. И тебя. Только решат, какой именно, — улыбнулся генерал. — Тебя хотят отметить за разоблачение предателей, но без лишнего шума. Никакой перестрелки на Воронцовом Поле не было, ты в курсе?

— Да, полковник Родинов меня предупредил.

Генерал сел на стул и пригласил Королева устроиться рядом.

— Ты должен обо всем забыть. НКВД подкрутят гайки у себя сами. И на этот раз, Алексей Дмитриевич, ты должен беспрекословно подчиниться.

— Я понимаю, — сказал Королев.

Но оставалась одна гайка, которую он хотел подкрутить лично, что бы ему ни приказывали.

— Ты даже не представляешь, как тебе повезло, Королев. Ежов хотел, чтобы всех, кто был связан с этим делом, расстреляли, — в целях чистки кадров. И если бы я верил в Бога, то сказал бы, что он на твоей стороне. Ты знаешь, что произошло? Сталин гулял в кремлевском саду, когда в воздухе поднялся надувной колхоз. Это его развеселило. Вот и все. Если бы он был в другом настроении, или Грегорин побежал в другую сторону, или солдаты смогли удержать канаты, или если бы произошло еще что-то — или не произошло! — тебя бы уже не было в живых. И меня, скорее всего, тоже.

Королев попытался представить, как смеется Сталин при виде надувной деревни, плавающей в воздухе над Москвой, но у него ничего не получилось.

— Тебе еще повезло, что ее не отнесло ветром к площади, — продолжил генерал, — иначе он вряд ли бы обрадовался.

Королев кивнул, вспоминая, как во время празднования девятнадцатой годовщины Октябрьской революции над Москвой эскадрон за эскадроном пролетали бомбардировщики, демонстрируя мощь Советского Союза. Какое-то время Попов и капитан сидели молча, раздумывая о превратностях судьбы.

— А что стало с деревней? — спросил Королев.

— Пришлось простреливать фигуры, чтобы вышел воздух. Но один надувной дом все-таки унесло ветром. Говорят, он летит в сторону Финляндии.

— Интересно, долетит или нет, — сказал Королев, вспоминая о планах Грегорина пересечь границу.

У входа в церковь послышался оживленный шум, и они повернулись, чтобы посмотреть, что там происходит. Королев сразу узнал Родинова и сначала решил, что это на него так отреагировала толпа, но потом заметил рядом с ним человека маленького роста. Он шел с важным видом, что несколько контрастировало с его мелкой фигурой. Из-под военной фуражки выглядывало костлявое лицо комиссара государственной безопасности Ежова. Его желтые зубы обнажились в улыбке, однако глаза оставались стеклянными. Все поднялись, но Ежов махнул рукой, давая знак, что можно сидеть. Это был жест Сталина — скромный, но властный.