Кто, как не Гонзага, мог помочь ей вновь обрести себя? Она тут же стала высматривать нового посредника. И нашла того, на кого мы подумали бы в самую последнюю очередь, – брата Эрколе, графа Лоренцо Строцци. Мне ничего неизвестно об отношениях этого человека с семейством д'Эсте, но я точно знаю, что в июне 1508 года (месяц совершения убийства поэта) он находился в замке д'Эсте с Лукрецией. Можно сказать, находясь в состоянии ступора, я читаю вступительные слова, собственноручно написанные Лукрецией Франческо Гонзага 30 июня 1508 года: «Настоящий податель сего письма граф Лоренцо Строцци, преданный слуга Вашей Светлости не меньше, чем был его брат Эрколе Строцци…» Далее она добавляет, что маркиз может доверять ему так же, как ей.

Лукреция почувствовала, что вернулась к жизни, и решила съездить в Модену и Реджио. Жители, помнившие об ограблениях, совершенных в 1505 году поварами, слугами и остальной придворной челядью (утащили все, вплоть до простыней и канделябров), с некоторым опасением наблюдали за приездом двух известных дам. Герцогиня и королева наслаждались спокойной атмосферой Реджио. Через несколько дней королева уехала, и герцогиня осталась одна в смятении чувств; она в полной уверенности, что Гонзага, вспомнив, как просто добраться из Боргофорте в Реджио, неожиданно появится здесь. Поняв, что Франческо не посетит подобная идея, она, дрожа от нетерпения, приказывает Лоренцо обратиться к маркизу. Он должен воспользоваться такой удобной возможностью и как можно скорее приехать в Реджио, поскольку в конце августа она обязана вернуться в Феррару. «Постарайтесь найти возможность, чтобы поскорее приехать сюда», – пишет новый посредник, бледное подобие своего брата. Герцогине объяснили, что Франческо болен, но она заявила, что во всех монастырях Реджио и Феррары будет молиться за его здоровье, так что в скором времени ему станет намного лучше. Так что пусть поспешит приехать, в любом случае ответ должен быть дан немедленно.

Ответ от 25 августа написан любимым секретарем маркиза, Толомео Спагнуоли. В нем за сдержанной нежностью подразумевался отказ. Маркиз очень хочет увидеть свою «дорогую сестру», но что же поделать, если он болен? Лукреция больше не может сдерживать своих желаний и еще до получения письма решает, что, если маркиз болен, она поедет навестить его в Ман-тую. Теперь, после того как ее догадка подтвердилась, она начинает собираться, но из-за неожиданного приезда герцога Альфонсо не может привести свой план в исполнение. «Герцогиня, собиравшаяся навестить вас, остается здесь», – пишет Гонзага один из придворных шутов. Далее он сообщает маркизу, что семейство д'Эсте не поверило, что маркиз действительно так уж плох. Теперь герцог и кардинал могли с улыбкой наблюдать за неудавшимся романом маркиза Мантуанского. Лукреции не остается ничего другого, как подчиниться, и она обращается за помощью к поэзии. В Реджио она встречает Бернардо Акколти, unico Aretino. Для нее даром богов было встретить Аретино в тот момент, когда он свободен и готов писать стихи и посвящать их Лукреции. Ее литературные вкусы не отличались особой избирательностью, но она не могла жить без поэзии. Она оставляет Акколти при дворе, выказывает благосклонность, засыпает его подарками и наслаждается талантливым ухаживанием. В нем нет изысканного великолепия Бембо и метафизической остроты Строцци, но она полностью удовлетворена тем, что может обсуждать с ним темы, которые раньше так увлекали ее, – вопросы литературы и жизнь государей.

В сентябре, так и не повидавшись с Гонзага, Лукреция возвращается в Феррару. Эрколе подрос, выглядит гораздо лучше, лежа, словно в солнечной беседке, в своей колыбели. По большей части он спит, как и положено младенцу. У него так и остался (похоже, навсегда) острый нос и светлые глаза – знаменитые «прекрасные» глаза его матери, и, по словам старого придворного, он «очаровательный, нежный и беленький малыш». Смерть Строцци оставила неизгладимый след в жизни Лукреции, и теперь она, более чем прежде, нуждалась в поддержке. Она понимала, что как друг Строцци не имел себе равных и никто не в состоянии занять его место, хотя, вероятно, и не осознавала, что именно с ним связано ее тайное желание идти наперекор установленным законам общества. Придворные с удивлением наблюдали, с каким отсутствующим видом, «словно потерянная», она появляется на людях; так обычно происходит, когда люди не удовлетворены существующим положением вещей, но не в силах ничего изменить. Мятущаяся душа Лукреции распространяла вокруг флюиды тревожного беспокойства, сильно огорчая этим окружающих. Без какого-либо предупреждения, правда вежливо, она отказалась от услуг Беатрисы Контрари, которая в течение нескольких месяцев присматривала за ребенком. Никого не принимала и не устраивала приемы. Единственным человеком, скрашивавшим ее одиночество, был Бернардо Акколти, прибывший с ней из Реджио, с которым Лукреция обращалась как с принцем. Замечу, что начиная с сентября я не нашла никаких упоминаний о нем: то ли семейство д'Эсте заставило его покинуть Феррару, то ли он сам почувствовал неприязненное отношение и решил вовремя удалиться. Придворные заметили, что Альфонсо чаще, чем прежде, составлял компанию жене, но ему никак не удавалось утешить ее. Теперь он практически каждый вечер ужинал вместе с Лукрецией, очевидно поняв, что слишком часто пренебрегал ею и оказался перед ней в долгу. Вполне возможно, что вместе с чувством глубокого сочувствия к жене в нем неосознанно пробудилось и чувство раскаяния. Увы, было слишком поздно. Лукреция выслушивала его отчеты о состоянии дел и давала толковые советы или, что случалось чаще, просто одобрительно слушала его; всю нежность она оставляла для Гонзага. Она опять разрабатывает целую систему символов для переписки с Франческо. «Сокол» означает письмо, а может, поцелуй или даже любовь, «сокольничий» – это сама Лукреция. Но теперь она не ощущает того волшебного чувства таинственности, как во времена Строцци. Она приглашает маркиза в Феррару, и вновь ее ждет разочарование.

Утерян магический магнетизм поэта; Лукреция становится рассеянной, вялой и медлительной. Неожиданно возникшее ощущение, что рядом появился новый враг, приводит ее в истерическое состояние. Она вызывает Лоренцо, поскольку ей не верится, что из Мантуи нет никаких сообщений. Писем нет, говорит обиженный посредник; он вынужден выслушивать претензии и обвинения герцогини, поскольку ей кажется, что письма идут слишком уж извилистым путем. Либо она действительно что-то заподозрила или случайно использовала выражение, наиболее точно передающее ее чувства. Лоренцо немедленно информирует Гонзага о недовольстве, которое выражает его беспокойная подруга, и умоляет ответить ей. Но Гонзага, хотя и сильно обеспокоен состоянием Лукреции, старается оставаться подальше от Феррары (скорее всего, из свойственной ему крайней осмотрительности) и вряд ли отвечает на письмо. Лукреция вынуждена отступить, что не лучшим образом сказывается на ее состоянии; она еще больше замыкается в себе и становится абсолютно неуправляемой. К примеру, приказывает соорудить в соборе шатер, в котором она могла бы со своими придворными дамами слушать проповедь, не находясь при этом на всеобщем обозрении. Правда, за весь Великий пост она лишь один или два раза посетила собор. Ей никогда бы и в голову не пришло, что свежую струю в ее жизнь внесет событие, которого она боялась больше всего на свете, – война.