Минерва знала, как бы отреагировали ее братья, если бы кто-то взял их вину на себя.

— Как отвратительно.

— Разумеется, я не мог опровергнуть его слова, чтобы не подвергнуть наказанию нас обоих, меня за несделанную работу, Хантли — за ложь. Но я был благодарен ему за желание помочь. Мы стали друзьями, и я ему доверился. С его помощью мне удалось убедить учителей, что я был самым нерадивым и самым хулиганистым парнем в школе. Я ему доверял.

— И он тебя предал.

— Я считал его своим единственным настоящим другом. Я бы сделал все ради него.

Минерва услышала боль в его голосе.

— И ты больше никому не решился довериться. Как же ты страдал!

Губы Блейка искривились в печальной усмешки.

— Я меньше всего заслуживаю жалости. Я получил все уже по праву рождения. Не существовало ничего, что омрачало бы мое безоблачное существование. И я почувствовал себя счастливым, когда покинул Оксфорд, и мне больше не пришлось притворяться, будто я умею читать и писать. Я провел несколько славных лет. Беззаботный лорд Блейкни, страстный лошадник и охотник, всегда готовый позабавиться и весело провести время. Ты его терпеть не могла.

Минерва поцеловала мужа в щеку.

— Это оттого, что я его не знала. Что случилось с Хантли?

— После Итона мы оставались в хороших отношениях, хотя наша дружба уже не была такой тесной. Изредка мы встречались в Лондоне, но он увлекся картами, стал азартным игроком. Я слышал, что проигрыши Хантли были так велики, что даже собственный дед отказал ему в поддержке. Я не придавал этим слухам большого значения. Ты знаешь, как к ним обычно относятся. Пару лет назад мы с ним случайно встретились, и он пригласил меня на ужин. Я отказывался, у меня было более заманчивое приглашение на тот вечер, но он настаивал. Мы обедали, много пили и играли в пикет. Я остался в проигрыше.

— Ты много проиграл?

— Не больше, чем я мог себе позволить. Он написал за меня расписку. Шутил, что он-то знает, какого труда мне стоит написать даже простейшее письмо. Я ее подписал.

— Не читая?

— Я просмотрел. Сумма казалась правильной. На следующий день он пришел за деньгами. Я уже приготовил чек. «Блейк, старина, — сказал он, — здесь не хватает нуля».

— Он сжульничал.

— Да. Он написал долговую расписку на сумму в десять раз больше, а я и не заметил.

— Но ведь ты не должен был ему платить. Он сжульничал!

— Это был долг чести.

Минерва закипела от возмущения.

— Ты хотел сказать — позора.

— Ты права. Но там стояла моя подпись.

— Ты мог бы рассказать, что он подделал расписку, разоблачить этого негодяя.

— Если бы я это сделал, он бы рассказал о том, что я не умею читать.

— Ты мог бы оправдаться тем, что был пьян.

— Я думал об этом, но Хантли заявил, что, если я обвиню его в мошенничестве, он всему свету поведает историю о моем невежестве.

— Ну и пусть бы попробовал.

— Я не хотел, чтобы об этом узнал мой отец.

— Понимаю.

Представляя себя в сходной ситуации, Минерва понимала, что могла бы прийти к родителям, уверенная в их поддержке и любви.

— Ты опасался, что он начнет тебя презирать.

— Опасался. Тогда я не мог обратиться к нему с просьбой о деньгах. Не мог заставить себя рассказать отцу, что сын, ни в чем не оправдавший его надежд, умудрился еще и проиграть в карты огромную сумму. Поэтому я взял в долг.

— У Дианы. Она рассказала мне об этом на прошлой неделе.

— Мне потребовалось два года, чтобы расплатиться с ней, но этой весной я вернулся свободным от долгов. Я не так уж плохо провел время вдали от Лондона. В течение многих лет я лишь потакал своим слабостям, однако управление поместьем пошло мне на пользу. Я собирался вернуться в Лондон на сезон, отдохнуть от своих обязанностей и вновь насладиться свободой распоряжаться деньгами. Я намеревался потратиться на лошадей на аукционе в Таттерсоллзе, потом уехать в Девон и заняться разведением скакунов.

— Бедняжка, — посочувствовала ему Минерва, — ты нашел себе красивую любовницу, а в конечном итоге обзавелся сварливой женой.

— Возможно, мне следует поблагодарить Хантли. Он присутствовал на твоем балу в ту ночь в Вандерлин-Хаусе. Если бы он не расстроил меня, я бы так не напился и, наверное, не принял бы тебя за герцогиню Летбридж.

— Хвала небесам, что у меня случилась мигрень. Иначе я, возможно, была бы сейчас обручена с мистером Парксом. — У Минервы едва не вырвалось провокационное замечание о члене парламента от Грислуика, но она вовремя успела остановиться. Их чувство было еще слишком хрупким, а самоуважение Блейка слишком расшатанным. Пройдет немало времени, прежде чем она сможет отпускать подобные шутки, не опасаясь его задеть. Она обвила руками шею мужа и запечатлела на его губах долгий страстный поцелуй.

— Я люблю тебя, Блейк, — прошептала она. — Я так счастлива, что мы нашли друг друга.

— Я тоже люблю тебя, Минни.

— Я горжусь тем, что я твоя жена.

Блейк усадил ее к себе на колени, наслаждаясь ощущением полного единения со своей супругой. Он ощущал себя легким, почти невесомым и парил так высоко, что даже кружилась голова, вот только где-то в уголке сознания гнездилась мысль, что неприятности еще не закончились. Жестокая правда, омрачавшая его жизнь, не исчезла, но на часок он мог притвориться, будто все плохое уже позади. Минерва положила голову ему на плечо, ее волосы щекотали его подбородок, ее аромат окутал его, и Блейк ощущал себя совершенно расслабленным.

— Хантли расскажет о моей проблеме всем. Я живу под этой угрозой с того момента, как отобрал у него мандат кандидата от замка Уорфилд.

— Ты сделал это ради меня.

— Да, ради тебя, но еще и потому, что ты убедила меня в правильности такого решения. На мне лежит огромная ответственность. В тот вечер я понял, чего могу добиться, используя свое положение. Боюсь только, что со мной перестанут считаться, как только члены партии обнаружат, какой болван этот новый герцог Хэмптон.

— Мы найдем способ остановить Хантли. Ты больше не одинок.

— Возможно, я лишь ухудшил ситуацию.

Блейк описал Минерве утреннюю встречу с Хантли, и, к его удовольствию, Минерва возликовала от восторга.

— Жаль, что ты только сбил его с ног. Лучше бы ты порвал его на кусочки.

— И это говорит моя здравомыслящая Минни? А я-то считал тебя сторонницей разумного и гуманного отношения к преступникам.

— Все это очень хорошо в теории, но если кто-то нападает на человека, которого я люблю, у меня нет жалости.

Ответ на это был лишь один, и для него не требовалось слов.