если у него и возникли какие-то подозрения, он не подавал виду. Камилла же выглядела просто образцово для жены, изменившей мужу: спокойная, небрежная, готовая справиться с любой кризисной ситуацией… Я пришел к выводу, что наступило время написать учебник для нарушающих супружескую верность мужей и жен. Это будет изящно отпечатанная небольшая брошюра, содержащая названия мотелей и отелей, принимающих греховные парочки, а также имена тех трудно уловимых личностей, что специализируются на операциях весьма интимного свойства… Операциях, известных в Голливуде и в светских кругах, как удаление аппендикса.

Я вспомнил случай, когда одна из звезд голубого экрана попала в больницу с тем, что один из моих неудачливых собратьев по профессии, ее пресс-агент, назвал прободением аппендикса. Бедняга не знал, что его предшественник за шесть месяцев до этого об удалении ее аппендикса уже сообщал… Потом по клубам ходили всяческие слухи, и в результате эта дама стала пользоваться еще большей популярностью. Вот насколько в нашем испорченном мире сильна тяга к романтике!

Пока я размышлял на такие серьезные темы, за столом развернулась широкая, хотя и несколько беспорядочная дискуссия по поводу сна: кто и насколько хорошо спал в предыдущую ночь, а также почему. Со слов мистера Помроя следовало, что он всегда прекрасно спит благодаря особому напитку, содержащему теплое молоко, солодовый корень и фенобарбитал.

— Я так счастлива, — сказала Камилла, — мне ничего не нужно, чтобы крепко заснуть.

— Ничего, кроме хорошей горячей вздрючки, — буркнул я про себя, склонившись над чашкой кофе.

В комнату, подобно парусной яхте, участвующей в регате, вплыла Вербена Прюитт и весело приветствовала нас.

— Какое утро, какое дивное утро, — щебетала она, усаживаясь во главе стола на место, где обычно сидел сенатор. Завязался общий разговор и, прежде чем я успел сообразить, оказалось, что я смотрю в темные мечтательные глаза Камиллы Помрой. Мы тихо разговаривали друг с другом, при этом остальные не обращали на нас внимания… Если не считать Элен, которая все замечала и улыбалась мне широкой самодовольной улыбкой.

— Мне… мне так жаль, — сказала Камилла, скромно глядя вниз в свою тарелку…

— Да? — Я весьма мужественно и галантно кашлянул.

— Я о прошлой ночи. Просто не знаю, что на меня нашло. — Она быстро взглянула через стол, чтобы убедиться, что муж не слышит. Тот полностью ушел в спор с Вербеной Прюитт по поводу приближающихся съездов, на которых будут выдвигать кандидата в президенты.

— Раньше ничего подобного со мной не было, — сказала она очень тихо, тщательно выделяя слова, чтобы я мог понять их скрытый смысл. По какой-то причине я вспомнил великолепное армейское выражение: это было похоже на раздевание в теплой комнате. Но, учитывая раннее утро, я был настроен похулиганить.

— Мне кажется, — прошептал я, — вы много потеряли.

— Видите ли, я действительно этого не люблю.

Я одобрительно хмыкнул.

— Просто такое напряжение, — ее темные глаза раскрылись еще шире. — Ужасное напряжение. Во-первых, смерть Ли… потом завещание, это страшное завещание. — Она на миг закрыла глаза, словно стараясь забыть о миллионе долларов… А так как сделать это было не просто, она их вновь открыла. — Кстати… В газетах еще ничего не писали по этому поводу?

— Пока нет. Наверное, появится в вечерних выпусках.

— Не знаю, как я это переживу. Вчера вечером я вам не говорила, но репортеры меня буквально преследуют… Не знаю, как им удается узнавать о подобных вещах, но они все знают. Сегодня утром один до меня дозвонился и настаивал, чтобы я дала ему интервью или что-то подобное… как в таких случаях это называется?

Ясно было, что подобное внимание ее возбуждает; в то же самое время, машинально изображая сочувствие и скорбь, я пребывал в полном замешательстве: уж если женщина действительно находилась в состоянии, близком к истерике, то это была именно Камилла Помрой, но почему?

Я твердил, что придется пережить несколько ближайших дней; такого сорта утешения меня раздражали, но, кажется, успокаивали других, особенно тех, кто не прислушивался к тому, что вы говорите… А она никогда никого не слушала.

— Мне бы хотелось, — протянула она, — чтобы вы забыли все, о чем я говорила прошлой ночью.

Прежде чем я успел что-то сказать по поводу такого неожиданного поворота, в комнату вошла миссис Роудс, и все почтительно привстали, пока она не села на место. Разговор стал общим и более официальным.

Когда завтрак кончился, я прошел в гостиную, чтобы посмотреть, нет ли на мое имя почты. Почту всегда выкладывали на серебряный поднос возле камина… Самое подходящее место — можно отправлять счета прямо в огонь, не распечатывая. Нет нужды говорить, что там оказалась целая груда писем: все гости были весьма занятыми людьми, погруженными в множество дел. Я скорее по привычке, чем по необходимости просмотрел все конверты. На имя миссис Роудс пришли в основном письма с соболезнованиями. Для Элен и мисс Прюитт, чей офис находился в штаб-квартире партии, писем не было.

На мое имя пришло около полудюжины писем, причем три из них отправились в огонь нераспечатанными. Из остальных одно было от мисс Флинн, в нем говорилось, что желательно мое присутствие в Нью-Йорке, поскольку пес, которого я приобрел для рекламы фабрики собачьих кормов, тяжело болен из-за бесконечных телесъемок, и я рискую потерять свои деньги. Серьезная проблема, но сейчас я ничего не мог поделать.

Во втором письме издатель «Глоуб» комментировал написанные мною две статьи и предлагал как следует поработать над следующими, ибо, если я не укажу на какие-то нити, люди перестанут покупать «Глоуб» в надежде выяснить что-то новое об убийстве. А в этом случае я могу не получить ту кругленькую сумму, относительно которой мы договорились.

Это уж совсем не проходило по разряду добрых новостей. Так или иначе, следовало подогреть интерес к делу, сейчас он явно падал. Слишком много дыму, и хотя где-то в глубине таилось пламя, но где именно? Прошло три дня. Все думали, что убийца — Помрой, но полиция никак не могла его арестовать. У них не было доказательств. Несмотря на намеки в некоторых статьях, публика пребывала в полном неведении относительно происходящего. Не желая прослыть клеветником, я едва ли мог рискнуть и сообщить владельцам «Глоуб», что Помрой — наиболее вероятный кандидат на электрический стул.

Расстроенный и взволнованный, я вскрыл третье письмо.

«Удар! Руфус Холлистер. Еще один удар? А может быть, и нет. Может быть, да. Повторяю, Руфус Холлистер. Бумажный след указывает на него. Кто забрал бумаги?»

Письмо без подписи было написано красным карандашом на обычном листе бумаги. Буквы странно наклонены слева направо,