сказать, — пояснил я, — что в случае судебного процесса на свет вытащат немало грязного белья. Думаю, мистер Холлистер, наружу выплывут все ваши с сенатором тайные делишки.

Это было рискованно, я бил наугад.

— Бумаги, которые вы хотели найти и которые, по вашим словам, забрал кто-то другой, могут оказаться весьма неудобны для всех, кто был в этих делах замешан.

Я остался доволен сочиненной туманной формулировкой, а особенно тем эффектом, который она произвела.

— Саржент, что вы хотите сказать? — Мягкие манеры политика сменились неожиданной резкостью. Он был близок к тому, чтобы сломаться.

— Что Помрой разорвет вас в клочья.

Холлистер приподнялся в кресле, но прежде чем успел что-то сказать, опять зазвонил телефон. Он нетерпеливо схватил трубку. И тут же неожиданно заговорил мягко и любезно:

— Да, да, конечно, сделаю. Все, как скажете. Да. В полночь? Отлично. Да… — Его речь превратилась в серию однообразных «да», сопровождаемых улыбками, оставшимися неизвестными его собеседнику. Когда он повесил трубку, его настроение круто изменилось. — Извините, мистер Саржент, но у меня очень много работы с документами сенатора. Не знаю, уловили ли вы из моего разговора, что губернатор Ледбеттер согласился занять кресло сенатора до следующих выборов, и мы завтра ждем его приезда. Всего хорошего.

3

Клуб «Чеви-Чейз» занимал большое старинное поместье, расположенное за пределами Вашингтона в Мериленде. Там были плавательный бассейн, отличное поле для гольфа, лужайки, старые деревья, аллеи со множеством светлячков в соответствующее время года (мы оказались там не в сезон, и моя информация о светлячках и тому подобном основывалась на словах Элен). По дороге в такси она пребывала в меланхолии, вспоминала юность, забавные моменты, случавшиеся с нею в бассейне, на лужайках и конечно же на траве среди деревьев, хотя присутствие неиспорченного Ленгдона заставляло опускать некоторые особо сочные детали.

К моему удивлению, с отъездом не возникло никаких проблем. Миссис Роудс мы без труда обманули, а лейтенант Уинтерс, когда мы ему позвонили, почти сразу согласился. Однако я понял, что намеченный арест не отменяется. И подумал, не стоит ли пораньше вернуться, чтобы не прозевать серьезные события. Элен с Ленгдоном наверняка будут так поглощены друг другом, что мое исчезновение останется незамеченным.

В черном вечернем платье Элен выглядела просто по-королевски и оказалась самой привлекательной особой на приеме. Ее рыжевато-золотистые волосы были зачесаны назад, как у римской матроны, белые плечи сверкали под черной накидкой. На Ленгдоне был синий костюм, а я надел смокинг, так как приехал в Вашингтон, вполне готовый окунуться в водоворот светской жизни.

Сам клуб оказался симпатичным зданием с высокими потолками и сверкающими полами. В нем царило летнее тепло, хотя снаружи шел снег и ночь была чертовски холодной.

Публика собралась весьма представительная — человек пятьсот, и все в вечерних костюмах. Бедный Ленгдон краснел и что-то бормотал по поводу своего наряда, но Элен без колебаний увлекла его в самый центр веселья.

Миссис Голдмаунтин оказалась хрупкой подвижной женщиной, очень смуглой, лишенной возраста, но тщательно накрашенной и ухоженной. Я узнал ее издалека: фотографии, на которых она улыбалась президенту или вице-президенту или собственной собачке, великолепному белому пуделю, которому подавали еду на отдельный стол, стоявший рядом с ней на всех государственных торжествах, часто появлялись в журналах. «Гермиона любит интересных людей», — цитировали ее газеты. В самом деле, нравились пуделю Гермионе известные люди или нет, мы никогда не узнаем; однако то, что говорила миссис Голдмаунтин, было одной из существенных деталей светской жизни Вашингтона, и она действительно нравилась известным людям, потому что привлекала к ним внимание и устраивала роскошные приемы, на которых они имели возможность встречаться с другими знаменитостями. Один из законов природы состоит в том, что знаменитости обожают друг друга… И сама мысль об известности волнует их гораздо больше, чем среднего гражданина, который никогда не видел кинозвезду и редко дает себе труд увидеть собственного конгрессмена, если предположить, что он знает, кто его представитель в конгрессе.

Я огляделся в поисках пуделя, но собачки нигде не было видно.

— Элен Роудс! Ах, бедняжка! — Миссис Голдмаунтин жадно обняла ее, в маленьких черных глазках блеснул живой интерес: для нее это было несомненной удачей. Нас представили, и каждый получил свою порцию ослепительной улыбки. Ее зубы сверкали почти так же, как знаменитые фамильные изумруды, сверкавшие на ее шее, как цепочка зеленых огней светофоров. Мистер Голдмаунтин был необычайно богат; несколько лет назад он отправился к праотцам или, как говорила моя секретарша мисс Флин, поспешил вперед… оставив состояние жене.

— Я так тронута, мой бедный ангел, — говорила миссис Голдмаунтин, держа руки Элен в своих и пристально вглядываясь ей в лицо. — Я понимаю, вы так любили своего бедного отца…

— Я хотела вас повидать. — Ложь очень естественно слетела с коралловых губок Элен.

— Как ваша мать? Она потрясена?

— Очень… мы все потрясены.

— О, это так ужасно!

— Да.

— Министр юстиции сказал мне вчера, что его наверняка выдвинули бы в президенты.

— Ах!

— Каким бы он был дивным президентом… Как нам будет его недоставать! Всем нам. Мне ужасно хотелось присутствовать на похоронах, но меня посетили маркиза Эддердейл и курфюрст Саксонский и Веймарский, и мы никак не могли поехать. Я послала цветы.

— Мама была вам так признательна…

— Дорогая моя, я необычайно взволнована; вы просто ангел, что приехали… — Потом она вдруг оглянулась через плечо на посла, который только что прибыл со всей свитой, солидно сверкавшей орденами и лентами. И прежде чем мы успели опомниться, нас бросили на произвол судьбы, а энергичный голос нашей хозяйки обрушил град комплиментов и любезностей на посла и его сопровождающих.

— Ну вот и все, — холодно бросила Элен и повела нас в бар; гости расступались, видя, как мы энергично продвигаемся вперед. Те, кто ее узнавал, удивленно поднимали брови и бормотали соболезнования; а за спиной шушукались, перемывая ей косточки. Мне удалось уловить несколько отрывочных реплик, и были они главным образом презрительными.

Бар был обшит деревянными панелями, и народу там набилось не меньше, чем в зале. Из бального зала доносились звуки струнного оркестра.

— Ну разве здесь не лучше, чем сидеть взаперти в ужасном доме? — весело спросила Элен, зажав рюмку виски в сильных хищных пальцах.

— Конечно, — кивнул я, — но…

Пришлось напомнить ей, что впечатление осталось двойственное.

— Кому какое дело? А кроме того, я всегда так делаю, и все это знают, это дает им возможность позлословить, — она пригладила волосы, хотя ни единая прядка не выбилась с места. В баре Элен сразу стала центром внимания, хотя по каким-то