Открытая форточка привлекла ее взгляд. Несколько секунд Ирма стояла неподвижно, а затем в ее голове сдвинулся тектонический пласт. Одним махом ей открылась вся картина, целиком и в деталях – и припасенные куски хлеба, и хитрость, на которую пошел Гройс, чтобы она открыла форточку, и его внезапно проснувшаяся любовь к чтению… Ирму охватила такая ярость, какой она прежде не испытывала. Она доверилась ему! Она варила ему супы и мяла картошку, она позволила ему побриться и укрывала его теплым пледом, сделанным руками ее матери. И чем он отплатил за это?!

Праведное возмущение в ней было так сильно, что будь у Ирмы груда камней, старик окончил бы свою жизнь, забитый насмерть. Она двинулась к дому, вне себя от гнева, но на полпути остановилась.

Период отупения прошел. Ее мысли бежали теперь стремительно, словно помимо ее воли анализируя события последних дней.

«Шоколад», – вспомнила Ирма.

«Разлитое ведро», – вспомнила Ирма.

Она не знала, как связать два происшествия, но понимала, что все это было не просто так. Он все время лгал, лгал ей, паршивое отродье! Он притворялся слабым, он давил на ее лучшие чувства, и ведь она купилась! Позволила жалости вползти в свое сердце. Открыла свою душу милосердию – и к кому? К тому, кто не заслуживал не только доброго поступка, но даже хорошего слова.

Но зачем нужен был шоколад?

Что он еще придумал, гниль в обличье человека?

Ирма огляделась, тяжело дыша.

На дороге неподалеку от нее стоял мальчишка лет девяти в шортах и не по возрасту длинной футболке. Рядом вхолостую крутил колесами велосипед, лежавший на боку. В руках мальчишка вертел какой-то длинный блестящий предмет.

Димка краем глаза видел тетку, выскочившую из дома как полоумная. Кажется, разгоняла кур. Он не обратил на нее внимания, хотя в другое время не преминул бы все запомнить и рассказать приятелям с подобающими преувеличениями. «Бежит, глаза выпучила, матерится! А потом с нее бац – и халат свалился! А под халатом она вся голая!»

Но сейчас он был слишком поглощен стрелой. Осторожно сняв фольгу, мальчик взялся за краешек записки…

– Дай сюда!

Он вздрогнул и отскочил. Безумная тетка подлетела к нему и вцепилась в стрелу.

– Эй, эй! Вы чего?

Он растерялся, но заветную палочку не выпустил.

– Дай сюда! Это мое!

Она заорала ему прямо в лицо. Димка не выпускал стрелу не оттого, что пытался противиться этой страшной женщине, а просто от растерянности. Пальцы его сами сжались вокруг находки.

– Вы чего? Чего ругаетесь-то… – забормотал он.

– Маленький гаденыш!

Ирма коротко толкнула его в плечо, и мальчик отлетел в придорожные лопухи. Несколько секунд она стояла, потрясая в воздухе стрелой, словно готовилась проткнуть его насквозь. Затем развернулась и быстро пошла в дом.

Димка перевел дыхание, поднялся, отряхнул шорты, но на велосипед сесть не смог и медленно пошел прочь, ведя его рядом. Сердце у него колотилось, словно из грудной клетки рвался обезумевший воробей. Случившееся он не мог ни осмыслить, ни отнести к какой-либо категории. Он понял только, что больше никогда, ни за что не приедет за сладостями к славному восточному человеку, сторожащему каменный коттедж.

В записке содержалась та же просьба: спасти его от Одинцовой. За вознаграждение. Ирма разорвала ее в мелкие клочья, сжала стрелу и направилась к дому. В ней клокотала злоба, как бурлящий кипяток. С губ срывался неразборчивый шепот. В эту минуту она как никогда была близка к полной утрате самообладания.

Но подходя к двери, она краем глаза заметила в начале улицы какое-то движение. Обернулась – и увидела черный джип, медленно объезжающий ямы. Сквозь лобовое стекло смутно просматривались две фигуры.

Ирма не запаниковала, не испугалась. Сначала она перевела взгляд на старый тополь. В это время его тень с дороги переползла на кусты, куда машине не забраться, а солнце уже палило нещадно.

Они не станут оставлять здесь свой джип. Отгонят в глубь деревни, где густые заросли акации. Под ними он не раскалится как сковородка.

Значит, у нее около десяти минут.

Она просчитывала варианты с хладнокровием опытного игрока.

Можно не пустить их. Они вернутся снова, и, вероятно, с полицией. Бог знает, что наговорил тот ублюдок в шортах, если он встретился им по дороге. А если и не вернутся, останутся следить за ее домом, и она не сможет вывести старика.

Можно убить Гройса прямо сейчас. Но если к Ирме придут с обыском, ей не отвертеться. Вдруг стрела была не единственной? Вдруг мальчишка уже показал одну записку своей полуслепой бабке, до которой к вечеру дойдет, о чем там говорилось?

Нет, Гройс должен оставаться живым. Нельзя хранить дома тело – она подумала о нем с ноткой брезгливого недовольства, как хозяйка думает о протухшем мясе, – на котором есть следы насильственной смерти.

Что же остается? Перехитрить их. Сыграть ту роль, которую она успешно исполняет всю свою жизнь. Она сильнее на этом поле. У нее все подготовлено для спектакля.

А главное – у нее есть помощник.

Ирма толкнула дверь и вошла в дом. Она никуда не торопилась. Десяти минут вполне достаточно.

Сначала в комнату влетел пес. Хозяйка отпихнула его ногой, и Чарли, обиженно скуля, отбежал в сторону.

Изумленный таким обращением с собакой Гройс поднял глаза на женщину, увидел ее лицо и понял, что всему конец. Стрелу он заметил не сразу. Ирма сжимала ее в руке, как будто собиралась вонзить ему в горло.

Однако стрела уже была неважна.

Что бы ни нашептывали ей крысы прежде, их науськивание он мог распознать. Но живых больше не осталось. Мертвые твари маршировали в ее голове, их стеклянные глазки тускло блестели, лапки механически подрагивали, из тушек сыпались опилки, и она вчитывалась в причудливую вязь, создаваемую этим парадом чучел. Ирма окончательно шагнула за ту грань, куда Гройсу доступа не было.

Он думал, что она убьет его сию минуту. Вместо этого Ирма сунула стрелу под матрас, вытащила из недр юбки ключ и отомкнула наручники. Одним движением она швырнула их под кровать, вторым сбросила старика на пол, третьим накинула на постель покрывало. Движения ее были отточены и быстры.

– Что? – попытался спросить Гройс. – Куда ты меня…

Не оборачиваясь, она влепила ему пощечину. Гройсу показалось, что он с размаху налетел на железный лист. Голова его мотнулась с такой силой, что клацнули зубы. В затылке вспыхнула и запылала боль.

Его проволокли по комнатке, вытащили в коридор, где он припал на хромую ногу и заорал. Вместо крика из его горла вырвалось все то же беспомощное сипение.

В центре комнаты стояла инвалидная коляска. Туда-то Ирма и усадила старика. У него все еще звенело в ушах после ее удара, и он словно в каком-то мутном тяжелом сне ощущал, как на него напяливают чужие, пахнущие сыростью и пылью шмотки, накручивают что-то на голове, вертят, кутают, мажут ему лицо какой-то дрянью, словно он уже труп, который сотрудник погребальной конторы готовит к встрече с безутешными родственниками.