Эти дети природы не знают условностей. Когда ямщику оказывается нужным — а это, благодаря тряске, случается два-три раза между станциями, — он останавливает лошадей, медленно сползает с козел, приседает у нас перед глазами на корточки и проделывает все то, что ему в данный момент повелевает сделать природа.

Сначала я возмущался этой бесцеремонностью, кричал на ямщиков… Но киргизы с таким искренним недоумением смотрели на нас: «Что же дурного в естественном?»

Под конец мы стали этим пренебрегать.

Путь степью, от Самарканда до Ташкента, 270 верст. Проехать его в одни сутки можно лишь с трудом — если нигде не случится задержки с лошадьми.

После ночлега на почтовой станции в Джизаке, маленьком уездном городке, — въезжаем в Голодную степь[263]. Кое-где только начинает она покрываться травой, горячее солнце не успело ее иссушить. Однако воздух дрожит над нагреваемой лучами степью. Видимо для глаза струятся воздушные потоки. И время от времени в воздухе повисают небывалые реки и озера[264].

Степь не лишена жизни. Тысячи и тысячи черепах! Откуда их столько? Сколько глаз хватает, все ими заполнено. Там и здесь борются самцы, стараясь повалить один другого на хребет — гибель для черепахи.

Колеи на дороге — еще ужаснее, чем раньше. Почему-то ямщики любят именно наезженную дорогу, хотя, в сущности, вся степь, гладкая как скатерть, могла бы служить дорогой. Нет, упорно стремятся попадать в свои колеи.

Глупые, несчастные черепахи! Как только заслышат грохот приближающегося экипажа, стремятся укрыться от опасности… в колеи дороги.

Ничего нельзя поделать. Не согласится же ямщик объезжать каждую из мириад черепах. Их мы давим сотнями. Каждое мгновение слышится:

— Крак! Крак!

Вся дорога усыпана раздавленными черепахами. Сначала, при этих «крак» мы невольно закрывали уши. Потом — привыкли.

Степь, наконец, кончается. Снова повеяло влагою.

Подъезжаем к Чиназу. Имя городка тесно связано с забытыми теперь рассказами Каразина[265]; тогда они были еще свежи в памяти.

Катится, в глинистых берегах, широкая, мутная Сыр-Дарья.

У парома — группа киргизских юрт — точно полушария, покрытые кошмой. Здесь расцвела торговля. Пока проезжающие ждут парома, что-нибудь и купят. Об успехе торговли свидетельствует своим толстым животом, выпирающим из халата, бай — киргиз, владелец большой белой юрты.

Подходит паром. Наш тарантас, как почтовый, пропускается с почтением в первую очередь. Затем свободные места на помосте, настланном на двух больших барках, заполняются арбами, лошадьми и людьми.

Паром прикреплен длинным канатом на якоре, и он движется, взад и вперед, силой течения воды. Позже я читал в «La Nature»[266], как этот способ паромного сообщения поразил воображение какого-то путешественника по Африке, встретившего здесь у туземцев такое же паромное сообщение. В Средней Азии эта задача механики давно уже была интуитивно разрешена.

Минуем Чиназ, маленький городишко, потонувший, благодаря близости влаги, в богатой растительности. До Ташкента остается три почтовых перегона. Они очень мучительны, благодаря тряской дороге.

К вечеру подъезжаем к морю садов, окружающих Ташкент.

Еще в поезде нам рекомендовали остановиться в лучшей ташкентской гостинице — «номерах Александрова», на Романовской улице. В вагоне-ресторане висела о них и реклама, где указывалось на европейский комфорт, наличие купальни и прочие блага.

С грохотом колес по мостовой, промчались мы по пригородным улицам и остановились около низенького одноэтажного дома. После Самарканда такой вид «лучшей» гостиницы уже не удивляет. Где там говорить об европейском комфорте! Однако соблазняет рекламированная купальня. Хочется смыть налет пыли и грязи после двухдневной езды на лошадях.

— Отведите в купальню!

Малай-сартенок ведет меня в маленький двор, на который выходят двери и окна двух десятков номеров. Посреди дворика — глубокая яма, аршина два в диаметре, заполненная грязной водой. Вокруг «купальни» — редкая и насквозь прозрачная камышовая «чия» — плетенка. Купающегося можно наблюдать изо всех номеров.

Вероятно, сарт счел меня капризным, когда я молча возвратился в номер.

Общее о русском Ташкенте

Ташкент конца века… Он тогда в административном отношении, да и фактически, состоял из двух хотя и смежных, но сильно между собою отличающихся русского, или европейского, и затем туземного, или сартовского, городов. Слово «сарт», однако, некоторыми считалось унизительным. После революции его заменили словом «узбек».

Очень хороша была европейская часть Ташкента. Широкие улицы обсажены высочайшими тополями, а кое-где — местными шаровидными карагачами. По обеим сторонам улиц — иногда даже по обеим сторонам тротуара — протекают арыки, а вдоль них тянутся к облакам эти стройные тополя. Не обсажены деревьями только самые узкие улицы, в торговой части города.