На вокзальной платформе медленно, с достоинством, расхаживают туркмены. Что за рослый, красивый народ! Громадные папахи, темные халаты, шашка на перевязи. Туркмены кажутся настоящими орлами. Рядом с ними наши солдаты, в белых рубахах и красных, по туркестанской форме, брюках, — выглядят точно цыплята.

Потом поезд снова утонул в море песков, еще более ужасном, чем поглотившее поезд возле Узун-Ада. Несладкое место для жилья — те небольшие станции, что разбросаны в этой части железной дороги! По доброй воле здесь не всякий согласится жить. И, действительно, персонал таких станций состоял, кажется, только из одних солдат железнодорожного батальона. Здесь нет даже воды: она развозится по линии особыми поездами с водяными баками на платформах.

Вот где пришлось высоко оценить поездной вагон-ресторан! Правда, этот вагон нисколько не напоминал роскошные салоны-рестораны европейских скорых поездов. Небольшой вагон, часть его отделена под кухню, в остальной — на всю длину стол, покрытый клеенкой… Мест за столом недостаточно, приходится ждать очереди; кто уж попадет, не хочет уходить!

Пески, наводящие уныние на душу, постепенно сходят на нет. В воздухе ощущается след влаги. Степь кое-где зелена, а дальше — покрывается травой.

Подъезжаем к Аму-Дарье.

Потянулись сады и огороды Чарджуя[248]. Минуя городок, въезжаем на железнодорожный мост.

Удивительнейший мост! Весь деревянный, он тянулся на несколько верст… Аму-Дарья — река капризная. Она часто меняет свое ложе. Нередко и случалось, что мост вдруг оказывался не над рекой, а над сушей, а река отходила от моста в сторону, на новое ложе. Это заставляло расширять мост. Так он и растянулся на необычайную длину.

Драгоценный мост надо было тщательно беречь. Поезда двигались по нем черепашьим шагом. А чтобы шальная искра от паровоза не наделала пожара, повсюду расставлены бочки с водой, и по мосту расхаживают часовые.

Позже этот мост был заменен железным и уже более коротким.

Бухара

Теперь едем священной Бухарой — Бухара-аль-шериф! Пустынная степь — она сменяется в местах, куда доходит вода, цветущими оазисами.

Куда доходит вода… Край этот орошается Зеравшаном. Но, прежде чем дойти до Бухары, река орошает Самаркандскую область. Зеравшан — громадная река! В другом месте она представлялась бы крупной водной артерией. Но здесь она по пути тает, распределяясь на множество каналов — арыков: главных — магистральных, второстепенных, еще более мелких и т. д. Зеравшан орошает по пути громадные районы, которые без его воды затвердели бы, как камень, — в туркестанское бездождное лето. Вода же их делает очень плодородными. Чем ближе к Бухаре, тем более исчерпывается по пути, веерообразными системами арыков, запас драгоценной влаги, и отдельные рукава-арыки сходят на нет в бухарских степях.

В Самаркандской области развилось садоводство и разные культуры, требующие обильного орошения. Это больно ударило по Бухаре. Воды по пути стало расходоваться более, чем раньше. Поэтому в Бухаре многие места, до которых раньше вода доходила, более не орошаются. Даже из поезда можно видеть эти засохшие теперь русла арыков.

Вот и столица Бухары! Она, однако, во внимание к религиозной косности бухарцев, была оставлена в стороне, в восьми верстах от линии, а поезд останавливается на станции, называвшейся Каган. По-бухарски, может быть, это название имеет хорошие основания, но для русского уха оно звучит типичной еврейской фамилией.

Здесь, в Кагане, называвшемся еще Новой Бухарой, выстроен русскими инженерами прекрасный дворец для бухарского эмира, в восточном стиле. Затее этой эмир не противоречил и дал на нее средства. Но сам от жизни в новом дворце в те годы уклонялся. Дворец пустовал, и лишь сторожа показывали его проезжим пассажирам.

На вокзале полно народу. Бухарская толпа бьет в глаза пестротой красок. Кажется, все цвета радуги представлены на ситцах широких бухарских халатов! Попадаются и белые чалмы — отличие благочестивых бухарцев, съездивших в Мекку на поклонение гробу пророка.

Попадаются и женские фигуры. Лица скрыты под сеткой — фаранджой[250]. А костюм — точно чехол на памятнике. Однообразные темно-серые ткани. Воображение разыгрывается: «Что за красотка скрыта под ревнивой фаранджой?»

Мелькают в толпе и типичные еврейские лица. Это — бухарские евреи. Они в темных халатах, перевязанных по талии платком. Здесь, в Бухаре, за столетия их образовалась значительная колония. Они считались долгое время гражданами низшего сорта. Им не позволяли прежде ездить на лошадях, а только на ослах. Бухарские евреи обязаны были опоясываться не иначе, как веревкой, — символ права для благочестивых мусульман повесить на этой самой веревке любого еврея… Но время шло, торговали евреи хорошо, и из их среды повыходили миллионеры и вообще самые богатые люди в Средней Азии.

«Бухарский еврей» стало потом синонимом богача.

Кое-где в толпе мелькают бедные, нищенские фигуры русских переселенцев.

По широким степям Бухарского ханства часто попадаются деревни — кишлаки. Уныло выглядят эти кишлаки — сплошная глина! Вообще глина — преобладающий здесь строительный материал. Усадьбы отгорожены высокими глиняными оградами — дувалами; внутри — глинобитные сакли, крыши на них плоские, залитые глиной и т. п.

Встречаются караваны верблюдов. Впереди, верхом, караван-баши, глава каравана. Один за другим медленно выступают верблюды, с тюками грузов на горбах. Позванивают подвязанными на длинной шее колокольчиками и медленно поворачивают к поезду свои головы с большими и всегда жалобными глазами.

Верблюды в караване связаны между собою в одну цепь. Сквозь ноздри покорного животного проткнута палочка с веревкой, прикрепленной к седлу впереди следующего верблюда. Варварский обычай протыкания палочкой ноздрей верблюдов был позже туркестанской властью запрещен: заведены были веревочные уздечки.

Далекий караван, бредущий в степи, приподнят иногда степной рефракцией. И тогда кажется, будто верблюды движутся в воздухе…

Три дня едем уже мы нашим поездом. Утомились, запылились. Наступает, однако, конец железнодорожному пути. Приближаемся к последней тогда его станции, к старинному, прославленному Самарканду; дальше придется ехать на почтовых.

Прорезываем кольцо окружающих Самарканд садов. Куда же девались пески и пустыни? Здесь настоящий рай — море садов! Вот она — роль искусственного орошения.