На Кубе Кеннеди унаследовал начатую Эйзенхауэром политику эмбарго вкупе с категоричными планами свергнуть режим и вскоре приступил к активной реализации этих планов, вторгшись в Залив свиней. Провал операции вызвал в Вашингтоне истерику. Как отмечал в своих личных записях заместитель госсекретаря Честер Боулс, на первой после неудачной агрессии встрече кабинета царила атмосфера «чуть ли не бешенства», «реакция на программу действий граничила с яростью»[483]. Свою истерику Кеннеди продемонстрировал в публичных выступлениях, хотя, по его собственным ироничным признаниям в узком кругу, знал, что союзники «полагают нас немного помешанными» на кубинском вопросе[484].

Сейчас ходит много разговоров о том, следует ли исключать Кубу из списка государств, поддерживающих терроризм. Подобный вопрос может воскресить в памяти слова Тацита о том, что «явные бесчинства могут найти опору лишь в дерзости»[485]. Вопрос в том, что эти бесчинства благодаря «предательству интеллектуалов» так и не стали явными.

Вступив после убийства Кеннеди в должность, президент Линдон Джонсон несколько ослабил режим террора в отношении Кубы. Но при этом в его планы не входило позволить Кубе жить спокойно. Однажды в разговоре с сенатором Уильямом Фулбрайтом он объяснил, что хотя и не имел никакого отношения к операции в Заливе свиней, все же нуждался в совете, «что мы должны сделать, чтобы “опустить” кубинцев еще больше, чем сейчас»[486]. Ларе Шульц, специалист по истории Латинской Америки, отмечает, что такого рода «опускание» с тех пор так и остается американской политикой[487].

Кому-то конечно же показалось, что столь деликатные меры не принесут должного результата. Взять хотя бы члена кабинета Ричарда Никсона Александра Хейга, который просил президента: «Скажите мне только слово, и я превращу этот долбаный остров в парковку»[488]. Его красноречие очень живо описывает давнее уныние Вашингтона в вопросе «этой маленькой, чертовой Кубинской республики»[489]. Первым колоритную фразу произнес Теодор Рузвельт, в бешенстве ругая нежелание Кубы благосклонно отнестись к вторжению на остров в 1898 году, в ходе испано-американской войны, которая закончилась захватом Кубы, Пуэрто-Рико и Филиппин, ранее принадлежавших Испанской короне.

Историк Луис Перес пишет, что это вторжение, провозглашенное в самих США гуманитарным актом по освобождению Кубы от колониального господства, достигло своих истинных целей (притом что на острове с 1895 года не прекращались успешные восстания против испанцев). «Кубинская война за освобождение превратилась в американскую завоевательную войну – или войну “испано-американскую”, если воспользоваться имперской терминологией, – призванную затмить кубинскую победу, быстро сведенную вторжением на нет». Ее итог развеял опасения американцев по поводу «кубинской независимости, которая была анафемой для любых североамериканских политиков со времен Томаса Джефферсона»[490].

Как же все изменилось за два столетия!

В последние пятьдесят лет порой предпринимались робкие попытки наладить отношения, о чем Уильям Лео Гранде и Питер Корнблах подробно написали в своей книге «Тайный канал связи с Кубой». Можно спорить о том, стоит ли нам «гордиться собой» за шаги, предпринятые Обамой, однако они представляют собой «правильный поступок», даже несмотря на то, что губительное эмбарго никуда не делось, в пику всему миру (за исключением Израиля), а туризм до сих пор остается под запретом. В своем обращении к нации, объявляя новую политику, президент недвусмысленно заявил, что в «остальных отношениях» США и далее будут наказывать Кубу применением силы за отказ подчиняться их воле, в который раз перечислив предлоги слишком смехотворные, чтобы их как-то комментировать.

В то же время, заслуживают внимания следующие слова президента:

Можно восхищаться поразительной дерзостью этой его речи, которая опять же отсылает нас к словам Тацита. Обама, разумеется, был в курсе подлинной истории, которая включает в себя не только кровопролитную террористическую войну и позорное экономическое эмбарго, но и военную оккупацию юго-восточной части Кубы (залив Гуантанамо), в том числе главного порта страны, несмотря на требования вернуть то, что было украдено под дулом пистолета, выдвигаемые правительством со времен обретения независимости. Такую политику единственно можно оправдать фанатичной приверженностью делу блокирования экономического развития Кубы. По сравнению с ней незаконный захват Путиным Крыма выглядит чуть ли не милостью. Решимость отомстить нахальным кубинцам, противящимся американскому господству, достигает таких пределов, что даже препятствует стремлению весьма могущественных сфер бизнеса – производство лекарств, сельское хозяйство, энергетика – вернуть в нормальное русло столь необычное развитие американской внешней политики. Мстительные, агрессивные действия Вашингтона практически изолировали страну от всего полушария, попутно вызвав презрение и насмешки по всему миру. Вашингтону и его приспешникам нравится утверждать, что это они «изолируют» Кубу, о чем нам пел Обама, но хроника событий свидетельствует, что Соединенные Штаты сами себя изолируют, к чему, вероятно, и сводится первая причина для частичной смены курса.