…Идрис Галяутдин выглядит даже более традиционным, чем его критики в Казани. Он читает Коран в традиционной татарской манере (макам), разделяет престиж бухарского образования, как и большинство видных советских религиозных деятелей, включая муфтиев Талгата Таджутдина и Равиля Гайнутдина. Он всегда говорит на татарском языке и уважительно относится к истории местной исламской традиции, например, храня старинные рукописи и посох, унаследованные от его предков, символ религиозной власти. Этот салафитский традиционализм имеет глубокие корни в советском периоде и вызывает подозрения в своей лояльности лишь в конце 1990‐х[976].

Похожее можно сказать и об Исхакове. Несмотря на расхождение его во взглядах с теми татарскими религиозными деятелями, которые объявляют себя сторонниками «традиционного ислама», нет никаких веских оснований утверждать, что бывший муфтий вышел за границы ханафитского мазхаба в вопросах ‘ибадата (богопочитания и обрядов) и му‘амалата (правил поведения мусульман в отношениях с единоверцами и другими людьми). Что касается обвинений в том, что Исхаков покровительствовал проникновению представителей «ваххабизма» (читай: радикального ислама) в ДУМ РТ, то и они выглядят как минимум однобоко.

В годы работы Исхакова на посту муфтия среди имамов (особенно в Закамье) действительно были те, кого с определенными оговорками можно было отнести к числу умеренных салафитов, то есть тех, кто не призывал к насилию в отношении инаковерующих и инакомыслящих. С одной стороны, как уже отмечалось выше, далеко не все, кого журналисты маркируют как «салафитов» и «ваххабитов», в действительности являются таковыми. С другой – присутствие умеренных салафитов в приходах в юрисдикции ДУМ РТ было результатом сознательной политики Исхакова, стремившегося быть муфтием всех мусульман республики, а не только лишь одной группы (сторонников так называемого традиционного ислама). Как показали дальнейшие события, эта политика оправдала себя и позволила избежать эскалации многих конфликтов, в основе которых лежала борьба за влияние разных религиозных групп в исламской умме республики[977]. При этом, допуская существование религиозного плюрализма среди имамов и верующих, муфтий активно работал над укреплением монопольного положения ДУМ РТ на религиозном рынке, возникшего в результате Объединительного съезда[978].

То, что продуманная умеренная кадровая политика Исхакова оказалась более эффективной для сохранения единства мусульман республики, чем выстраивание жесткой идеологической вертикали в ДУМ РТ, стало очевидно в 2011–2012 гг. Период пребывания Ильдуса Файзова на должности муфтия характеризовался не только резкой антиваххабитской риторикой, но и чисткой рядов: были уволены имамы и мухтасибы, которые попали в категорию «ваххабитов». В результате муфтий настроил против себя не только часть религиозных деятелей, но и верующих, которые не были сторонниками салафизма, но не одобряли методы борьбы Файзова с инакомыслием. История с неудавшимся смещением Рамиля Юнусова вызвала скандал и привела к охлаждению отношений Аппарата Президента РТ с муфтием. Кроме того, муссирование антиваххабитской тематики наносило удар по имиджу республики как очага стабильности и мира между религиями, который годами выстраивало руководство Татарстана.

Не встречая полного понимания в Аппарате Президента РТ, Файзов попытался опереться на федеральные власти. Это еще больше осложнило его отношения с Казанским Кремлем, где, как уже отмечалось, болезненно воспринимают такие действия. И дело здесь не в том, что в руководстве Татарстана были люди, тайно сочувствовавшие ваххабитам и состоявшие в мифическом «ваххабитском холдинге». Для чиновников была важна та самая стабильность и позитивный имидж республики, который в большей степени обеспечивал условный «салафит» Гусман Исхаков, чем «традиционалист» Файзов.

Чтобы не повторять прежних ошибок, руководство Татарстана особо тщательно подходило к выбору кандидатуры нового муфтия. 28-летний Камиль Самигуллин оказался для властей республики оптимальной фигурой. Новый муфтий успешно сумел встроиться в местную клановую систему и укорениться в республике, несмотря на то что является уроженцем другого региона.

Самигуллина некоторые авторы называют кадимистом или наследником кадимистов[979], имея в виду не только консерватизм муфтия в религиозных вопросах, но и его лояльность по отношению к установившемуся в России политическому режиму. Слово «кадимист» без дополнительных пояснений не вполне корректно употреблять в наши дни, так как оно отражает реалии другой эпохи. То же самое можно сказать и о слове «джадидист». В задачи данного исследования не входит поиск более точного термина для характеристики взглядов мусульманских религиозных деятелей в современной России. Поэтому, выбирая из списка уже получивших распространение понятий и терминов, я остановлюсь на слове «традиционалист» (или даже «неотрадиционалист») при определении идейных взглядов действующего муфтия Татарстана[980].

Когда Самигуллин впервые был избран муфтием в 2013 г., его религиозный консерватизм в вопросах ‘ибадата и му‘амалата мог показаться некоторым верующим не вполне уместным в реалиях XXI в. Но уже к концу 2010‐х гг., когда усилиями федерального центра стал планомерно сворачиваться проект татарстанского суверенитета, значение духовного управления и его идеологии возросло.

В условиях, когда независимый муфтият – один из признаков суверенитета Татарстана, традиционализм является наиболее приемлемой идеологией, которая позволяет сохранить ислам в среде татарского населения республики. Джадидизм (или неоджадидизм) и любые формы мусульманского обновленчества неприемлемы в ситуации, когда политические свободы ограничены, а государство активно вмешивается в религиозную жизнь. Мусульманское обновленчество, открытое внешнему миру, трансграничное и интернациональное по природе (то есть не привязанное к какой-либо почве), может выступить инструментом в руках внешних сил для размывания национальной культуры и религиозных традиций народов, исповедующих ислам. Мусульманские реформисты пытаются играть активную роль в общественной и политической жизни, поэтому они более зависимы от органов власти, чем традиционалисты, так как видят в государстве опору и союзника для проведения своих реформ.

Традиционализм при авторитарном политическом режиме позволяет сохранить религию в рамках неписаного договора с государством: духовенство и верующие проявляют лояльность по отношению к действующей власти, не вмешиваются в общественно-политическую жизнь, а государство не вторгается в сферу религии. Это тот же принцип «своего огорода», только применяемый в отношениях не с религиозными организациями, а с органами власти. В свою очередь, Казанский Кремль, предоставляя определенную религиозную автономию ДУМ РТ и выступая гарантом его независимости от межрегиональных духовных управлений, может использовать татарстанский муфтият как «мягкую силу» для усиления своего влияния и сохранения остатков национального суверенитета. Ярким примером здесь может служить озвученное в 2016 г. решение Президиума ДУМ РТ о том, что пятничные проповеди (вернее, их часть, именуемая вагазом[981]) в мечетях Татарстана будут читаться только на татарском языке. Такая мера, вызвавшая критику ряда религиозных деятелей за пределами республики, оказалась крайне своевременной: на следующий год татарский был исключен из числа обязательных предметов в школах Татарстана, и его изучение стало факультативным. Таким образом, один из символов республиканского суверенитета и национальной идентичности татар был