И действительно, почти все врачи операционного взвода батальона могли работать всего по 5 часов в сутки, остальное время они вынуждены были лежать. И если бы у Алёшкина не было сил больше, чем у остальных, батальон не справился бы с обработкой даже того сравнительно небольшого потока раненых, который всё ещё продолжался.

Поступление их колебалось в пределах 50–60 человек в сутки, но было почти стабильным. Беда заключалась в том, что раненые, прибывающие с передовой, оказывались уже значительно истощены, и потому восстановление даже при небольшом ранении протекало у них тяжело. Легкораненых (их было большинство) эвакуировать в ленинградские госпитали, и без того переполненные, было запрещено, и они оседали в батальоне, создавая огромную команду выздоравливающих, а выздоровление задерживалось всё ухудшавшимся питанием. Многие из бойцов и особенно командиров, получив первую квалифицированную хирургическую помощь, пробыв в батальоне несколько дней и не дожидаясь окончания лечения, настойчиво требовали возвращения в часть, на передовую, где, как они знали, хотя и рискуют с большой вероятностью снова быть ранеными, или даже убитыми, но, по крайней мере, станут более сносно питаться. Врачи, и в частности Алёшкин, шли на это, договариваясь с бойцами, если ранение внушало какие-либо опасения, чтобы они периодически наведывались в батальон и показывали свои раны, а перевязки систематически делать в полковых медпунктах, у своих санинструкторов или батальонных фельдшеров.

В самом конце ноября в медсанбат приехали начальник сануправления Ленинградского фронта генерал-майор медслужбы Верховский и ведущий хирург фронта, военврач первого ранга профессор Куприянов. Они осмотрели батальон, побывали даже в одном из ППМ, провели совещание со старшими врачами полков и командным составом медсанбата, на котором предложили приблизить батальон к передовым позициям и передислоцировать его километров на пять ближе к Неве. Предложение, вернее, приказание своё, генерал Верховский мотивировал следующим: отсутствие в Ленинграде горючего заставляет резко сократить количество подвижного автотранспорта, медсанбат большую часть своих машин должен законсервировать; из полков забирать на машинах только тяжелораненых, все остальные должны следовать своим ходом или использовать попутный транспорт.

— Как выяснилось, — заявил он, — многие раненые лечатся в медсанбате, но продолжают находиться в своих частях, посещение ими батальона при его приближении к передовой значительно облегчит им эту задачу.

И, наконец:

— Немцы, очевидно, нащупали ваше местонахождение или, во всяком случае, близки к этому. Свидетельство тому — два артиллерийских налёта за последнюю неделю, принесшие батальону чувствительные потери. Не сомневаюсь, — закончил он, что в ближайшие три-четыре дня будет новый артналёт, и он вызовет новые бесполезные жертвы. Поэтому, сознавая всю трудность передислокации, я всё-таки приказываю с завтрашнего дня приступить к переезду и закончить его за двое суток. Место начсандив уже подыскал. Раненых, требующих дальнейшей госпитализации и эвакуации, завтра утром у вас заберут, машины для этого я пришлю. А опасность для батальона на новом месте, хотя и расположено оно ближе к передовой, по крайней мере, первое время будет меньше, чем здесь.

Начсандив Емельянов сказал, что, с разрешения командира дивизии, медсанбат может занять бывшее местоположение второго эшелона штаба дивизии. Там хотя бы было кое-какое жильё — землянки для личного состава, да и дороги проторены. Второй эшелон продвинулся вперёд и уже обосновался в районе Нового посёлка. Место для медсанбата намечалось восточнее деревни Малое Манушкино, в одном километре от медсанбата 80-й дивизии НКВД. На передислокацию штабом дивизии выдали 200 литров бензина, что по тем временам было очень щедро, получить его следовало немедленно и расходовать экономно.

Глава восемнадцатая

Эта передислокация была, пожалуй, одним из самых тяжёлых эпизодов в жизни 24-го медсанбата. Палатки, поставленные в начале осени, ко времени переезда, к 30 ноября, были занесены снегом так же, как и вся территория батальона. При расчистке дорожек снег в целях утепления приваливался к их стенкам. Изнутри палатки обогревались, поэтому у краёв их, кроме снега, образовывались толстые наледи, а сам брезент — то оттаивавший от внутреннего тепла, то замерзавший от наружного холода — пропитался влагой, и все стены и крыши покрылись ледяными корками различной толщины. И вот, нужно было не только вырубить вмёрзшие в сугробы снега и льда, а иногда и примёрзшие к земле, края палаток, но и очистить от обледенений крыши и стены, снять палатку с шестов и свернуть её (не поломав заледеневшего брезента) так, чтобы свёрток хотя бы одной палатки уместился на машину. Труд оказался очень тяжёлым, причём особенно ещё и потому, что все работавшие были истощены и обессилены голодом.

К выполнению физических работ по передислокации, кроме санитаров, были привлечены все медсёстры, врачи и, конечно, раненые из команды выздоравливающих. На перевозке имущества работали всего четыре машины, остальным дали несколько литров бензина, и они должны были, сделав по одной поездке, захватить кое-какое имущество и законсервироваться.

Поскольку людей не хватало, то решили на новом месте палатки не ставить, а сваливать их пока с машин просто так, чтобы быстрее выехать с прежней стоянки. Предсказание генерала о возможном новом артналёте, учитывая немецкую аккуратность, могло исполниться в самые ближайшие дни. Между прочим, так и случилось.

Почти через час после того, как из бывшего расположения медсанбата выехала последняя гружёная машина, на это место обрушился шквал артиллерийских снарядов. Артобстрел длился около 15 минут, за которые на эту территорию упало более полусотни снарядов. И если бы палатки батальона стояли на своих местах, а люди продолжали работать в них, то не досчитались бы многих. К счастью, немецкая пальба пришлась уже по пустому месту и вызвала у побывавших там через несколько дней Алёшкина и Перова только содрогание от вида многочисленных воронок, из которых каждая могла бы быть их могилой.

Возвращались они туда для того, чтобы нанести на карту место кладбища, оставленного на стоянке батальона. Кажется, именно с этого времени медсанбат и начал вести учёт своим захоронениям. В первый же месяц, во время быстрого отступления по Карельскому перешейку, когда они редко стояли на одном месте более суток, все умершие записывались в специальную книгу без точного указания места захоронения. В батальоне в то время военно-полевых карт не было. А так как многие из умерших в батальоне (а умирали они, как правило, в первые же часы после прибытия, часто даже не приходя в сознание) не имели при себе никаких документов, ибо поступали, минуя полковые пункты, то в книге за тот период времени можно было встретить немало записей такого содержания: «Рядовой неизвестный, умер от ранения в живот, похоронен возле Хумалайнена, к северо-западу, в братской могиле».