по магазину и наткнулась на твой блокнот – сиреневый, сатиновый, с монограммой. Такой заметный. Что я имею в виду: я искала улики, намеренно и целенаправленное, и нашла их».

Твоя коллега отвлеклась. Она не заметила, как я стащила блокнот из шкафчика в кладовой, не заметила, как я стояла в пустом проходе и читала – первый раз, когда я действительно, по-настоящему, благодарна своей паранойе.

Я долгое время закрывала глаза на удаленное сообщение, провокационные тексты, на то, что имя в поисковике не давало никаких результатов. Я даже убедила себя, что тревожные параллели между твоими текстами и моей реальностью – симптом чрезмерно активного воображения или своего рода нарциссизма с моей стороны – и, скажу тебе честно, такие мысли о самой себе очень некомфортны, но каким-то образом ты заставила меня сомневаться.

А потом, конечно, был тот концерт, где ты была небрежной и откровенной, и я больше не могла закрывать глаза. Это было намеренно? Ты устала от осторожности?

И наконец: в другой жизни мы могли бы быть друзьями.

Перестаю читать, перестаю смотреть и выхожу из аккаунта. Телефон обжигает ладонь, и я кладу его в карман. Жар спадает, но вес телефона все еще придавливает меня к грязному полу туалета.

Одной мысли о том, как Розмари листала мою записную книжку и читала мои наброски, достаточно, чтобы вызвать новый приступ рвоты. Не зная, есть ли у меня еще шанс защитить себя, я в отчаянии открываю ее профиль в «Инстаграме». Но все, что я вижу – это фотография ее профиля и три слова: «Пользователь не найден». На белом поле, где раньше были ее снимки: «Пока нет публикаций». Ищу ее «Твиттер», затем «Фейсбук». Ничего. Она превратилась в призрак.

Вместо того чтобы снова вернуться в очередь за фалафелем, я выхожу из ресторана, перехожу улицу, покупаю в винной лавке сомнительного вида сэндвич, кладу его в сумку и спешу через квартал обратно к квартире Калеба. Может, он наконец вернулся, может, я смогу предупредить его, может, я смогу все объяснить. Его внезапное молчание может быть просто совпадением, его телефон может быть выключен, или…

Поднимаюсь обратно по лестнице, пластиковый пакет с сэндвичем и мальбеком бьется о мое бедро, и снова звоню в дверь.

Наконец я слышу щелчок замка. «Слава богу, – говорит мое тело, расслабляясь. – Слава богу». Дверь приоткрывается, в щель выглядывает сосед Калеба с большими наушниками на шее. Я разочарованно, но не без облегчения – он лучше, чем ничего, чем никто, – открываю рот.

– А, это ты. – Он выглядит раздраженным. – Привет, Надин.

– Наоми! Меня зовут Наоми. – Мы виделись всего один раз, но в самом деле? Какого черта.

– Точно. Извини. Ты ищешь…

– Калеба, да, – задыхаясь, тараторю я. – Ты не знаешь, где он?

– Пару часов назад он вроде как собирался к тебе, взял выходной на работе.

– Слава богу, – стону я вслух, едва не плача.

Спустившись по лестнице, вызываю такси, чтобы вернуться в центр.

Это обойдется мне в пятьдесят долларов, но мне так много нужно ему сказать. Это не может ждать.

Достаю свой сэндвич.

– В машине не есть, – предупреждает водитель. – Спасибо.

Я сдвигаюсь на сиденье, стараясь сесть так, чтобы он меня не видел, и жую. Такси выезжает на Вест-Сайд-Хайвей, и мимо проносятся кварталы, на которые у меня ушли часы ходьбы – супермаркеты «Хол Фудс», маленькие магазинчики, винные бары, парикмахерские, снова супермаркеты, – и тут я понимаю, что забыла бутылку мальбека в черном пластиковом пакете на полу у квартиры Калеба. Я начинаю смеяться. Когда он обнаружит ее, то тоже рассмеется.

На экране телефона нет ни сообщений, ни пропущенных звонков ни от Розмари, ни от Калеба.

Если Розмари верит, что Калеб все это время знал о моей книге и о нашей зарождающейся дружбе, что он позволил и одобрил наши отношения ради моего творчества, она больше никогда не захочет разговаривать ни с одним из нас. Я абсолютно уверена в этом.

Я выглядываю в окно. Справа от нас река; я интуитивно знаю это, пусть даже не вижу ее во мраке. В детстве я всегда легко и быстро засыпала в темноте заднего сиденья, но теперь мое тело переполнено электричеством.

Ты пишешь книгу в поисках выхода… Сюжет – не главное…

Нет, это главное, признаюсь себе, выводя восьмерку на прохладном оконном стекле. Придумать сюжет, постоянно обдумывать его, выстраивать – значит сбежать от всего этого

Эстроген и барабанные тарелки хвостами отгоняя мух

РедРиверРевел печатает… прогестин стерильные номера высотных отелей

Стоило ли мне сбежать?

Когда мы добираемся до моего квартала, я прошу выйти на особенно долгом красном светофоре. «Дойду пешком», – говорю водителю. Платеж проходит, и он отпирает дверь. Я выпрыгиваю из такси и бегу. Колени и мышцы бедер протестуют. «Тринадцать миль, – кричат они. – Хватит уже двигаться, хватит».

Когда я поднимаюсь на верхний этаж, до меня не доносится никаких аппетитных запахов. Ключ в замке, дверь распахивается, и следом: Калеб у плиты, помешивает что-то.

Моя квартира выглядит более опрятной. Наверное, это сюрприз. Он хочет удивить меня заботой. Это его язык любви. Как говорится, чистая квартира – ясные мысли.

Прохожу по комнатам в поисках Калеба. «Спасибо, – скажу я, когда увижу его, – но не стоило этого делать, ты напугал меня, знал ли ты, как мне страшно?»

Здесь не так много комнат, и я прекрасно об этом знаю.

В ванной аккуратно стоят мой увлажняющий крем для лица, зубная паста и пинцет. Его зубная щетка, бритва и крем для бритья исчезли.

Делаю громкий вдох и отступаю, мое тело, обмякшее, тяжелое и громоздкое, задевает все углы.

В спальне кровать заправлена, подушки переложены. Ромео сидит на пледе, расставив лапы в идеальной параллельной симметрии, будто сфинкс. Когда он, мигая, смотрит на меня, мне жаль, что мы не можем общаться силой мысли: «Что он делал, почему ты отпустил его, почему только тебе было дозволено попрощаться?»

На полке в глубине шкафа не хватает его рубашек и брюк. Моя одежда сложена и перераспределена так, чтобы заполнить просторные полки. Я отступаю назад, подальше от пустоты.

На кухне замечаю на столе из полированного дерева печатный экземпляр переписанной версии, которую я вручила Розмари – «Я смотрю на нее сквозь стопку книг в магазине, где она работает: она заворачивает в подарочную упаковку кружку с портретом Шекспира» — с пометками, сделанными все той же красной ручкой. На верхней странице она написала: «Эта версия лучше».

Я разворачиваюсь, будто