уже активно болтала с новыми американскими знакомыми:

– Вам очень понравится в Париже, обещаю. Глен, уверена, здесь тебя посетят новые идеи. Кстати, когда ты выпустишь новую книгу?

Гленуэю исполнилось всего двадцать четыре года, и его лицо удивительным образом сочетало в себе мягкую эмоциональность женщины и внимательность мужчины. Он словно хотел показать своему возлюбленному, что не игнорирует его, а поэтому ласково накрыл его ладонь своей. Шура заметила, что, несмотря на разницу в цвете волос, молодые люди очень похожи друг на друга – оба обладали тонким, элегантным телосложением, и оба смотрели друг на друга очень пристально, с любовью и уважением.

Молодые люди – Монро был на два года старше своего партнера – встретились в 1919 году в Чикагском университете и с тех пор не расставались. Гленуэй прославился как поэт задолго до своего приезда в Париж и проводил много времени в компании таких выдающихся писателей, как Кристофер Ишервуд, Сомерсет Моэм, Эдвард Форстер и Уистен Оден. Он испытывал финансовые трудности. Несмотря на признание, Гленуэй еще не зарабатывал достаточно для того, чтобы обеспечить себе комфортную жизнь. Но двери богатого хэмптонского дома его брата Ллойда, женатого на очень богатой женщине по имени Барбара Харрисон, всегда были для него открыты. Однако сейчас Гленуэй и его партнер отказались от американской жизни ради пышного авангарда Парижа.

– Ты читала мой последний сборник «Зеница ока»? – спросил Уэскотт у Люсии.

– Разве могла я его пропустить? Мне так понравилось! Может, теперь ты вдохновишься Парижем.

– Сейчас я как раз планирую начать роман.

– А о чем, если не секрет?

– Я поделюсь этой тайной с тобой, дорогая Люсия. Это роман о семье, переехавшей из Нью-Йорка в Висконсин в тысяча восемьсот сорок шестом году.

– Разве ты не родился в Висконсине?

– Браво! – вмешался Монро. – Как ты запомнила?

– Я никогда не забываю о том, что мне рассказывают особенные люди, – кокетливо ответила Люсия.

Если бы Шура не знала, что сидевшие напротив нее мужчины находятся в отношениях, она запросто могла подумать, что Люсия флиртует с ними обоими.

– Да, я и правда оттуда, – улыбнулся Гленуэй. – В какой-то степени это история моей семьи.

– Ты уже придумал название?

– Пока что я держу его в тайне.

– Если тебе нужно будет дружеское мнение, я с радостью прочту рукопись.

– Спасибо, Люсия. Это очень мило с твоей стороны.

– Надеюсь, Париж подарит тебе вдохновение.

– Именно с этой надеждой мы и приехали сюда. Знаешь, с 1921 по 1922 год мы были в Германии, но не нашли там чувств и надрыва, которые искали.

– Чувств? В Германии?

Вопрос Люсии скорее был риторическим, а поэтому все просто рассмеялись. Тем временем вернулся Борис с двумя бокалами мартини в руках. Отдав один бокал сестре, а другой – Шуре, он присел рядом с ними.

– Никогда не знаешь наверняка. Может, Париж станет нашим домом, как для Гертруды, – сказал Гленуэй.

Шура отчего-то подумала, что молодой поэт относится к Парижу точь-в-точь как она. «А может, он приютил меня, потому что я сама в это поверила», – подумала она.

В тот момент Монро, завидев кого-то в толпе, воскликнул:

– А, Гертруда! Мы только что вспоминали тебя, иди к нам!

Гертруда Стайн, одетая в пиджак с накинутым на плечи шарфом и длинную бархатную юбку с драпировкой, маскировавшую ее громоздкое тело, тяжелым шагом направлялась к ним. Создавалось впечатление, будто она несет в себе поэзию, драматургию, искусство и огромное богатство своей семьи. Эта пятидесятилетняя женщина обладала длинным, широким и немного крючковатым носом, глубоко посаженными сияющими глазами, выразительными бровями и крупными, толстыми пальцами. Женственности ей добавляли лишь юбка да аккуратно собранные в пучок волосы.

– Поди сюда, моя дорогая деточка, – сказала Гертруда маленькой щуплой женщине, шедшей за ней, и Шура едва не рассмеялась от подобного обращения.

«Дорогая деточка» была всего лишь на два года моложе самой Гертруды, у нее был большой изогнутый нос, густые брови, спускавшиеся к вискам, и весьма заметные усы над верхней губой. Ее губы, глаза и уши выглядели так, словно гравитация силой утягивала их вниз. С челкой, приклеенной ко лбу, короткими волосами, подстриженными на уровне ушей, и неряшливыми, низкими плечами, богатой одеждой, неуверенным языком тела и бесформенными сандалиями на ногах, она выглядела скорее не как богатая наследница, а как чей-то брошенный ребенок.

К столику на террасе приносили все больше и больше стульев, которые занимали гости. Гертруда Стайн говорила громким четким голосом и будто бы заполняла собой все пространство, что сильно контрастировало с ее спутницей – Алисой Бабетт Токлас, сидевшей на стуле так, словно она хотела провалиться под землю. Казалось, Алиса находится где-то совершенно в другом месте. Находясь среди людей, она будто стеснялась их и старалась казаться как можно более незаметной. Шуру удивляло подобное поведение, и на мгновение она подумала, что Алиса стесняется своей внешности. Однако ее неуверенность, очевидно, никак не была связана с этим. Наоборот, женщина выглядела так, будто гордится собой и своим пушком. Она знала, что ее окружают люди, считающие ее неприятной, но ей было все равно.

Когда Алиса Бабетт Токлас заговорила, Шура поняла, насколько ошибалась, судя о ней по внешности. Эта женщина была не просто возлюбленной Гертруды Стайн, но и ее консультантом, редактором, управляющим партнером в художественной галерее, секретарем, поваром и доверенным лицом. И вся эта работа доставляла ей огромное удовольствие. Она словно сама предпочитала оставаться на вторых ролях, уступая первенство более знаменитой партнерше.

– Я жду всех в Салоне в следующую субботу, – объявила Гертруда, поглаживая подушечками пальцев огромную коралловую