– Игрок? Так значит, тайник действительно из игры был? – Любаше любопытно, но она стесняется, отводит взгляд и вообще пытается выглядеть независимо, маскируя этой независимостью обиду.

– Да. Петр, он просто решил воспользоваться моментом, ну, удобная фигура получалась. – Левушка зажмурился от солнца, яркий свет пробивался сквозь тонкое стекло солнцезащитных очков, и только небо из голубого стало коричневым.

– Не понимаю. – Любаша сидела на лавочке, толстый больничный халат ей не шел, подчеркивая костлявость и угловатость, но ничего, скоро выпишут, и она избавится и от халата, и от этих больничных запахов. – Если вы его арестовали…

– Задержали.

– Ну пускай задержали, то как бы он мог убить Сашку? Ну ясно же было бы, что не он.

– В том-то и замысел. – Левушка почувствовал, что начинает краснеть, от волнения, от желания рассказать все именно так, как было задумано, а слова не находились. – Понимаешь, по всему выходило, что удобнее всего Ольгу использовать. А у нее с Василием роман, ну раньше был, и Петр предположил, что и сейчас есть. А чтобы доказать, что Василий не виновен, нужно совершить убийство, когда у него как бы алиби. Это как в шахматах.

Про шахматы говорил Петр, когда убеждал, доказывал, выгрызал право на идею с провокацией.

– Но дело в том, что Ольга сама планировать убийство не могла, зато если кто-то другой… и вот для этого другого наступил удобный момент завершить историю. Сначала устранить препятствие к деньгам, а следом предъявить безумную Ольгушку, которая из большого чувства к любовнику совершала убийства.

– Ольгушка рассказала бы правду.

– Если бы осталась жива, – Левушка поперхнулся словом. – Ну, ее ведь звали на ту сторону, в болото, чтобы подвести к озеру и толкнуть… два трупа и достаточно улик, чтобы закрыть дело. И специально коньяк с кокаином, чтобы с Дедовой смертью связать, а наручники и место – чтобы параллели с первым убийством. Татьяна даже ступала по чужим следам, чтоб своих не оставлять.

Молчание. Одуванчики, одетые пухом, семена на белых нитях парашютов, медовый запах расцветающих роз и бледная россыпь незабудок. А на болоте только мох, и тонкая граница у края бездны, пятно, растворяющееся в темноте, и горькая вода черного озера.

– Ты не думай. – Любаша легонько коснулась руки. – Тебя никто не винит… и Петра… и Игоря тоже… она, наверное, действительно на зов шла, иначе спасли бы. Судьба.

Судьба желтым пятнышком света на Любашиной ладони, узкая, теплая, сжать и не отпускать… молчать вдвоем тоже хорошо.

В моей новой квартире много света, столько, что иногда я сама теряюсь в бело-золотой вуали. Зато в ней нет место теням. Еще в моем доме живут цветы. Лиловые и розовые свечи гиацинтов, нежно-махровые пятна фиалок, перистые листья цикаса и клюквенно-красные ядовитые бусины волчеягодника…

Игорь рассчитался, заплатил согласно договору. И завещание существовало, то самое, второе, и Иван Степанович, улыбнувшись с той стороны бытия, сделал мне еще один подарок.

Дева Скорбящая по-прежнему роняет слезы, а на ладони Гневливой то ли пламенем, то ли кровью исходит чье-то сердце.

Бехтерин все надеется вернуть их в семью, деньги предлагает… с его нынешним состоянием подобная покупка вполне по карману, вот только я пока не согласилась продать «Мадонн». И не соглашусь. Наверное.

Лукавая улыбка Девы была ответом.

– Спи, моя маленькая Беа. Боли не будет, – Катарина провела рукой по темным волосам сестры. – Просто закрой глаза и усни… хочешь, я спою тебе колыбельную.

– Как раньше? – Беатриче говорила шепотом, яд уже начал действовать, и было видно, с каким трудом давались ей слова.

– Как раньше, – пообещала Катарина. Наблюдать за смертью было интересно… Луиджи умер быстро, она не успела уловить тот момент, когда отделившаяся от тела душа уносит прочь искры жизни, зато Беатриче будет умирать долго, достаточно долго, чтобы можно было запомнить каждую деталь.

Слабеющий пульс, нежная синева ногтей, выгорающие, выцветающие губы, гаснущий взгляд… нет, все-таки слишком быстро.

– Это ты убила Луиджи?

– Конечно, я. – Катарина, наклонившись, коснулась губами волос… запястья… пахнет миндалем, кожа холодная и немного липкая от пота. Чуть горчит… у смерти странный вкус, и легкие шаги ее слышны не каждому.

– Зачем?

– Хотела посмотреть, смогу ли я… ведь говорят, что души приходят, возвращаются, чтобы мстить, а он не вернулся, ни разу за все это время, ни во сне, ни наяву. И ты не вернешься, моя маленькая Беа…

Убрать волосы с лица, освобождая место теням, слетаются на боль, будто птицы на зерно, холодными крыльями скользят по щекам Беатриче, тяжелыми перьями темноты ложатся под глаза, делая взгляд таким удивительно-глубоким… почти как на картине.

– Он был хорошим мастером, но плохим человеком, он обманывал меня с тобой, а тебя со мной… и получил по заслугам. Нельзя хотеть слишком многого, правда?

– А я? – Беатриче сглотнула слюну, и всполошенные тени отступили, даря еще несколько минут жизни. – За что меня убиваешь?

За любовь, за ревность, за то, что всю жизнь пополам, отец, и наряды, и драгоценности, и Луиджи, который не сподобился выбрать одну из двух, еще за Мадонн, обреченных быть отражением друг друга… за то, что день за днем привыкаешь быть половинкой кого-то, теряя самое себя и ненавидя за бессилие и невозможность вырваться.

– Из-за денег, – ответила Катарина. – Их не так много, чтобы хватило обеим… прости.

– Неправда. – Беа улыбалась. Обескровленные губы похожи на лепестки иссохших роз, хочется коснуться, пальцами стирая остатки цвета, разгладить тонкие трещинки и, замерев в ожидании, украсть последний вдох… но еще не время. – Ты – это я, я – это ты… помнишь, как в детстве… разделенные зеркалом.

– Глупая игра, – Катарина отвернулась и спешно смахнула внезапно накатившие слезы. Ну зачем она вспоминает? Тогда же все началось, с зеркальной рамы, отец смеялся, что если поставить по одну сторону Беа, а по другую Катарину, то они столь же не схожи, как человек и его отражение. И столь же едины…

– Мы еще спорили, кто же из нас есть, а кто – отражение, – холодные пальцы Беатриче чуть вздрогнули.

А Катарине потом долго снились кошмары, что ее нет, не существует, что она – тень, мимолетный отпечаток света на стекле, беспомощный и бесправный. Танец чужих движений, минутное право на жизнь, которое могут отобрать в любой момент… с возрастом кошмары ушли, уступив место ненависти. Но проклятый Луиджи умудрился добраться до души, вытащить, вытянуть пустоту, нанести ее на холст, показывая всем, что Катарина де Сильверо – всего-навсего отражение. Именно поэтому их две, Черная и Белая, та, что роняет слезы, скрывая пустоту во взоре, и та, что мечом и кровью доказала право на жизнь.