Я потянулся через кровать, чтобы поцеловать Анастасию. Она отвернулась.

— Посмотри, — сказала она, — вот врач. Скажи ему, что я готова вернуться домой.

Этого человека я, возможно, уже видел в больнице, но ни разу с ним и словом не перемолвился.

— Миссис Стикли? — осведомился он, скрипя по-стариковски.

— Объясни ему, что со мной все в порядке, Джонатон. Скажи ему: после всего, что я написала, после моего награжденного романа, мне просто какое-то время нечего было сказать.

— Думаю, доктор захочет, чтобы ты сама ему все объяснила, — сказал я. Врач подошел к кровати. Водрузил очки для чтения на кончик длинного носа, чтобы лучше нас разглядеть. — По-моему, вам стоит побеседовать.

Потом был консилиум, на который Анастасию не допустили. Меня не приглашали. Врачи вместе с Саймоном решили, что назавтра он заберет жену домой.

Но он, естественно, был слишком занят. Поэтому он отправил в Пало-Альто меня. Я поехал. Забрал жену Саймона на машине моей подруги.

— Куда теперь? — спросил я, пока мы ехали с холма прочь от клиники. Она не ответила, и я остановился на обочине.

— Хочешь увидеть, где все началось? — спросила она. — Давай я покажу тебе, где стала плохой.

Мы оставили машину и пошли пешком. Она взяла меня за руку.

— В кампусе Лиланда так сразу и не разберешься, — сказала она. — Я никогда и не слышала о том месте, куда сейчас тебя веду, пока не нашла его на старой университетской карте. Грот Велланова. Никто не знает, в честь кого он назван и почему. — Мы дошли до окраины кампуса, где окрестности становились лесистее, а тропинки замыкались сами на себя. — После пожара о нем узнало больше людей. В газетах были фотографии. Больше полугода прошло. Хочу посмотреть, растут ли снова кусты. Все вышло из-под контроля, Джонатон. Я имею в виду, это невозможно было остановить. — Она столько пережила, что любые ее слова можно было понимать как метафору — и в то же время как реальные факты. Я сказал ей об этом, пока она расстегивала сандалии. Она отдала их мне. — Моя жизнь литературнее обычной? — спросила она.

— Ты уже знаешь ответ.

— Скажи мне.

— Твоя жизнь заставляет краснеть от стыда мои романы.

— У тебя никогда не было интриги.

— У тебя никогда не было прозы.

— И что теперь?

— Покажи мне свой грот.

Она за руку свела меня с исчезающей тропинки. Протащила сквозь заросли деревьев к опаленному солнцем выходу — ни тени той черной ночи.

— Что здесь случилось? — спросил я. Она закурила. — Ты сказала, тут был пожар?

— Разве я могла быть хорошей, Джонатон? Как бы ты сам поступил? — Она высвободилась. — Представь, что ты влюблен. Представь, что ты любишь какую-то женщину, не твою милую Мишель. Допустим, это взаимно, но чем больше вы видитесь, тем чаще она хочет от тебя того, что за гранью твоих возможностей.

— Дружбы?

— Настоящего литературного таланта. Но, предположим, у тебя есть способ смошенничать. Ты бы смошенничал?

— Да.

— Даже если бы это означало навсегда потерять ту жизнь, к которой ты привык?

— Да.

— Но представь, что больно не только тебе. Представь, что и другие пострадают.

— Представляю. Ответ тот же.

— Тогда ты понимаешь.

— Иди сюда.

— Это было неизбежно, что я так дурно себя вела. В ночь, когда я сожгла рукопись, я просто сделала то, что было неотвратимо.

— Ты опубликовала рукопись.

— Оригинал.

— Ты дала мне его увидеть.

— Только последнюю страницу. Я не смогла ее уничтожить.

— Почему?

— Хотела помнить правду, что бы ни случилось. Хотела помнить себя до лжи и знала — чтобы быть убедительной, чтобы убедиться, мне потребуется серьезное доказательство.

— Ты говоришь в прошедшем времени.

— В клинике я решила забыть. Пришла к выводу, что только так можно.

— Только так можно?

— Только так можно любить Саймона. Неправдоподобно, я признаю. С амнезией романов не пишут.

— Стэси, ты сожгла рукопись?

— Там, где ты стоишь.

— Такое не забывается.

— Я думала, ты уже знаешь, поэтому и призналась.

— Сейчас я знаю все.

— И что теперь?

— Пигмалиону нужна новая книга.

— Кому?

— Твоему мужу.

— Да.

— Тебе нужна твоя жизнь с Саймоном.

— Да.

— А мне нужно…

Она поцеловала меня прямо в губы. Грубый и гибкий, словно кошачий, ее язык обволакивал и терся. Кисловатый привкус, подсоленный дымом ее дыхания, достиг моего носа. Она лизала и смеялась.

Я прикусил ее шею, упиваясь никотиновым потом. Она укусила в ответ, сильнее. Стукнула меня. Я впился в яремную вену.

Вот так все и случилось. Мы поимели друг друга в гроте Велланова. Раздели друг друга догола. Она кормила меня своей грудью. Я проталкивал член глубоко ей в глотку. Она поставила меня на колени. Я ее повалил. Раздвинув ноги, она вцепилась в меня. Я погрузился в нее, вышел. Я целовал ее соски, ее губы. Она потянула меня за ухо.

— Трахни меня, — сказала она. — Пожалуйста.

Куда деваться? Захват плеч. Толчки бедер. Боже милостивый, эта новизна. Два тела. Так хочется всего, все доступно. Ни покровов. Ни времени. Ни. Времени. Да. И все же. Так. Так-так.

Она открыла глаза мне навстречу.

— Мы…

— Да.

— Мы не…

— Да?

Она притянула меня к себе.

— О, Джонатон. Ты ничего не знаешь.

Я вез ее домой. Мы не разговаривали. Мы отнесли ее сумки наверх, собирались распаковать.

— Помоги мне, — сказала она. — Пожалуйста.

Я прошел за ней в гардероб Саймона. Всю конструкцию он посвятил платьям, которые подбирал для ее изящной анорексичной фигуры, но не оставил места для той одежды, которую она обычно носила. И она просто вытряхнула всю кучу шмотья на пол. Босиком, согнувшись пополам, она опустошала чемоданы. Что мне было делать? Я пошел в масть: слившись с хаосом, стянул брюки, задрал ее платье и вошел в нее сзади.

— А, — сказала она.

— Мм?

— Хм.

У нас были все возможности. Я вошел глубже, руки сжимали тугую плоть ягодиц. Она наклонилась вперед. Опустившись на четвереньки, зажала меня в угол. Мы имели друг друга под рядами вешалок с пустыми костюмами Саймона. Она замерла.