месяца гипс снимут, она и думать забудет, — сказала вслед девочке Анна Николаевна.

— Ей тоже операцию делали?

— У нее перелом в лодыжке. Это само зарастает, без операции.

Няня Дуся подошла к Зое:

— Умываться будем? Тебя когда привезли? Ночью! Что же ты… Надо все дела сделать. Как это такое — «не могу». Все могут. Ты, что ль, одна…

Зоя с трудом преодолела отвращение и, как ей показалось, унижение, хотя вокруг это воспринималось как самое обычное дело, каким оно по существу и было. Санитарка Евдокия Степановна — няня Дуся — охотно приняла рублевку, которая побудила ее к дальнейшей деятельности.

— Вот управлюсь маленько, я тебе белье сменяю, — пообещала она, хотя менять чистое белье не было никакой необходимости.

Статная женщина с холодно красивым лицом принесла большой поднос и раздала хлеб, масло и сахар.

— Что ты мне два ломтика кладешь, — взъелась на нее Варвара Петровна, — ребенок я, что ли…

— Да бери сколько хочешь, мне его не жалко, — и буфетчица равнодушно плюхнула на тумбочку Варвары Петровны почти весь хлеб с подноса.

Немного погодя к дверям палаты подкатили тележку с котлами и раздали всем манную кашу, а Анне Николаевне, у которой был диабет, гречневую. Евдокия Степановна принесла чайник и разлила густой, терпко пахнущий чай.

Прискакала из умывальной Наташа.

— Манка сегодня, а я думала — макароны, — сказала она разочарованно. Но тут же ее личико снова прояснилось: — Ой, а как хорошо ходить! Прямо как будто летаешь! Я теперь целый день ходить буду.

В палате молчали. Все занялись едой.

Варвара Петровна резала ломтями свиную грудинку. Гале Евдокия Степановна достала из холодильника творог и сметану. У Анны Николаевны не было ничего домашнего, но Галя отдала ей свою кашу, и она после гречневой, презрев диабет, съела тарелку манной.

Зое есть не хотелось. Она выпила бы горячего чая, но нечего было и думать поднести стакан к запрокинутой на плоские подушки голове. Тело уже потеряло чувствительность. Иногда Зоя погружалась в дрему, но тут же точно проваливалась в черную яму и открывала глаза.

Очнувшись от такого забытья, она и увидела в первый раз Софью Михайловну.

Странные сопоставления рождаются иногда в душе человека! Уж не здесь ли, в больничных стенах, измученная душа должна быть далека от поэтических образов и представлений? И почему именно строчку «На холмах Грузии лежит ночная мгла» повторяла про себя Зоя, когда смотрела на врача своей палаты? Не потому ли, что Софью Михайловну легче было представить себе в шелку и бархате, с цветком в руках, чем в белой докторской шапочке, держащей пинцет и клочок ваты?

Маслинная чернота больших глаз, словно кисточкой выведенные брови и даже темная родинка возле маленького, луком изогнутого рта — все было как на восточных миниатюрах. Красота не модная, не современная, отвергнутая сегодняшними ценителями, и все же… «На холмах Грузии лежит ночная мгла…»

Она смазывала черной жидкостью колено Анны Николаевны.

— Сегодня вам спицу вынем, опустим ногу. К вам сын ходит? Скажите, чтобы костыли принес. Скоро вас поднимать будем.

— Позвонить ему надо. Вообще-то он придет. Он часто в вечернюю смену работает. А так он придет…

— А я уже прямо бегаю, — победно сказала Наташа, едва Софья Михайловна подошла к изножью ее кровати, — я уже сама умываться ходила.

— Тебя завтра выпишем, а через два месяца придешь — гипс снимем. Только уж больше не прыгай.

— И не буду. Я и не хотела, меня насильно записали. У нас физрук есть, его Пал Лексаныч зовут, говорит: «Занимайся волейболом — похудеешь». А я и не похудела ничуть, только ногу сломала.

— Ну, кушай, кушай.

Наташа еще завтракала. Она начала с торта, извлеченного из тумбочки, и теперь принялась за манную кашу.

Софья Михайловна остановилась у кровати Зои, прочла табличку и спросила:

— Вас ночью доставили. Кровь еще не брали?

— Какую кровь?

— Неважно. Это можно завтра. Боли есть?

— Не знаю, — сказала Зоя. Она прикусила губу, чтобы не заплакать от жалости к себе и от невозможности объяснить другому свои страдания.

— Вы очень неудобно лежите. Давайте мы вас поднимем немного. А садиться вы пробовали?

— Садиться? Разве мне можно?

— Нужно, нужно, чтоб застоя в легких не было.

Она откинула одеяло, потрогала Зоину ногу выше колена, у бедра, потом дала ей в руки нечто вроде висячей лесенки, по которой цирковые гимнасты взбираются под купол. Лесенка была прикреплена к спинке кровати у ног Зои.

— Держитесь за нее. Перебирайте руками и подтягивайтесь. Я вам помогу.

— У меня еще плечо болит. Я не смогу.

— Сможете. У вас перелома ключицы нет. Только ушиб.

Сперва был страх. Напряженное ожидание: вот сейчас боль пронзит — и рухнешь. И вот — боль пришла. Зоя готова была снова откинуться на подушку, но ее подпирали с одной стороны Софья Михайловна, с другой — няня Дуся.

— Еще маленько, еще, еще вперед подайся, — приговаривала санитарка.

Тогда Зоя стала приноравливаться к своему больному телу. Она перенесла основную его тяжесть на здоровое бедро. Боль отпустила. Она ухватилась за следующую перекладину, потом еще… На секунду ей показалось, что она теряет сознание, но в следующий миг она уже сидела.

Сначала она увидела лица, и все они поразили ее выражением не то чтобы сочувствия, а, казалось, совместного преодоления страха и радости.

Зоя впервые увидела милую скуластую Галочку и ее ногу, обмотанную бинтами, темными от бурых пятен. Увидела всю старчески оплывшую фигуру Анны Николаевны. В общем облике невысокой, плотной Софьи Михайловны врач-ординатор явно одолевал царицу Тамару.

Но все они — и кургузая Варвара Петровна, и няня Дуся, и все другие — на секунду словно разомкнули кольцо человеческого одиночества. И вздох Зоиного облегчения пронесся по всей палате — для всех.

Няня Дуся подняла и укрепила изголовье койки, подложила под спину Зое еще две подушки, а Зоя все осваивала свое первое достижение, свою первую радость в этих стенах. Теперь она могла осторожно взять с тумбочки поилку, в которой темный чай уже подернулся радужной пленкой, могла вытереть лицо мокрым полотенцем, могла видеть окно. Еще тупо ныло плечо, кружилась голова, больная нога лежала колодой, но уже все тело чувствовало безмерное облегчение от перемены положения.

Торопливо вошла новая сестра, тоже очень молоденькая и хорошенькая. Она разбросала по койкам огромные коричневые конверты, сделала замечание Наташе: «Заканчивай питание, сейчас профессорский обход». И так же быстро ушла.

Варвара Петровна вытащила из своего конверта большие темные пленки рентгеновских снимков и принялась рассматривать их на свет один за другим:

— Еще хуже прежнего стало. Загубили руку. Не понимают ничего. Это же надо, как испортили руку…

Зоя попыталась