— И вот как-то раз я приезжаю сделать визит на свой день рождения и не знаю, что и кто, и вдруг! Он меня поймал!

Глаза у него яростно заблестели от унизительного воспоминания, которое до сих пор томило его.

— Я получал пятнадцать лет тюрьмы и только полгода назад освобождался по нездоровью и хорошему поведению. Десять лет я сидел только из-за него!

— Не из-за него, а сам из-за себя, — поправила Лола. — И хватит об этом. Все мы заплатили сполна. Все. И Яков в том числе.

Имя отца в ее устах прозвучало ласково и как-то по-семейному.

Мы вернулись в машину. Я бросил прощальный взгляд на долину внизу. На одинокий барак. Здесь я начал свою жизнь. Здесь мне было хорошо, и здесь же все так печально закончилось. Мне хотелось броситься к утесу и забрать на память лоскуток, трепещущий на ветру, но я так и не решился. Подобрал небольшой камушек и сунул в карман: круглый, серый, похожий на яйцо, треснутое с краю. Он и по сей день со мной, лежит на письменном столе.

Мы уезжали в тяжком молчании. По дороге я задремал и проснулся уже на въезде в Тель-Авив. Я протер глаза, и снова все навалилось на меня. То, как мы провели эту ночь, самую длинную ночь в моей жизни, и то, чем еще предстояло заняться. Слово «банк» проснулось вместе со мной, и позевывало, и потягивалось, пока не дошло до мозга, и тут уж я спохватился: банк. И Феликс. Это опасно.

— Ты говорил, что мы поедем в банк?

— Да, банк. Точно. Бокер тов!

— За подарком от Зоары?

— Да. И если мы это делаем, ты получаешь колосок. Я обещал для нашей госпожи Габи.

— А трудно будет попасть в банк?

— Почему трудно, зачем трудно? Взять сейф в банке — это нетрудно.

Я больше не могу, подумал я. Я родился не для того, чтобы брать банки! Поезд — это максимум, на что я способен. Всему есть предел.

Лола спала рядом со мной, свернувшись клубочком. Я попытался воззвать к совести Феликса:

— У меня сегодня нет сил грабить банк.

Молчит. Делает вид, что сосредоточенно ведет машину. Я снова воззвал к своему деду:

— Я устал! После такой ночи…

— Это нетрудная работа. Это не преступление. Это просто приходить, и брать твой пакет, и получать от Феликса колосок.

— А стрелять в полицейских мы не будем? — уточнила Лола, явив тонкое понимание ситуации.

— Не будем.

— И пробираться по туннелям не будем?

— Зачем по туннелям? Кто сказал — по туннелям? Приходим в банк, говорим твое имя, заходим в комнату, открываем сейф, берем и уходим…

— …Слава Богу, бокер тов и шабат шалом, — закончили мы хором.

— Посмотри мне в глаза, дедушка.

Глаза его в зеркале заднего вида были голубыми и ясными, как у младенца.

И в половине девятого утра мой дедушка Феликс припарковал «амбер пульман» в тель-авивском переулке неподалеку от «Главной сцены». Лола Чиперола, первая леди театра, лауреат государственной премии в области театрального искусства и по совместительству моя бабушка, перешла улицу, в потрепанных грязных джинсах, с разметанными ветром волосами вошла в банк и, вопреки наветам Феликса, с блеском исполнила роль простой женщины. Не королевы, не царицы, не древнего божества, не героини греческой трагедии, скорбно смыкающей глаза и воздымающей руки, — обычной еврейки, которая пришла снять пятьдесят лир[39]со своего счета, но из-за жары или по причине повышенного давления, а может, и для того, чтобы отвлечь внимание общественности от старика и ребенка, грохнулась в обморок под ахи, охи и прочие сочувственные возгласы посетителей банка.

Никогда еще Лола не была так убедительна в своей роли и, кажется, не получала от игры такого удовольствия. Может, события последних двух дней и то, что она стала бабушкой, немало тому поспособствовали. Жаль, у нас не было времени долго восхищаться этой сценой. Все столпились вокруг Лолы, галдели, давали советы, требовали вызвать «скорую», и в эти-то минуты мы с Феликсом проскользнули по винтовой лестнице в хранилище.

Немолодой охранник жевал бутерброд с сыром и помидорами. Мы представились. Это был очень напряженный момент. На столике у охранника лежала газета «Слово»[40]с моей фотографией на всю первую полосу. И на этот раз они опубликовали имя! «Похищенный ребенок Амнон Файерберг». Слава наконец-то настигла меня, но в тот момент я был совсем ей не рад. Все время бормоча: «Амнон Файерберг… Амнон Файерберг…», охранник пролистал толстую книгу записей. В усах у него застряли крошки. Взгляд его на секунду упал на газету. Он прочитал мое имя вслух, но ничуть не удивился и стал листать дальше, пока наконец не нашел:

— Ага, вот оно. Амнон Файерберг. Разрешен доступ к сейфу твоей матери. Ого, времечка-то прошло! Этому вкладу скоро можно будет бар-мицву отмечать. — Он фыркнул, и крошка сыра слетела с усов на газету.

— Проходите. А это твой дедушка?

Да. Это действительно мой дедушка.

Правда иногда выглядит такой неправдоподобной!

Охранник погремел связкой ключей. Открыл перед нами одну из железных дверей, потом еще одну. Закрыл их за нами и вернулся к своему бутерброду, сказав напоследок: «У вас есть десять минут».

Мы оказались в небольшой комнатке. По всем четырем стенам от потолка до пола шли серые металлические ячейки, и на каждой — панель с цифрами от одного до десяти и стрелкой-рычажком. Феликс сразу же отыскал наш сейф.

— Десять минут, — сказал он. — Через десять минут Лола тоже собирается с силами и встает с пола. Десять минут — это мало времени. Как думаешь, успеваем?

— А что мы должны успеть?

— Открывать.

— Ну, если ты дашь мне ключ, тогда, конечно, успеем!

Феликс прокашлялся:

— А вот тут есть маленькая проблема. Ключа нет.

Ну, приплыли.

— Что значит «ключа нет»? И как мы тогда его откроем?

— Это должен делать ты. Без ключа. Должен угадывать пять цифр по порядку. Когда угадываешь, сейф чик-чак — и откроется.

Я смерил его взглядом.

— Это секретное число. Как пароль. Зоара придумывала, а ты должен угадывать.

Спасибо, объяснил!

— Подожди, — все не верил я, — она что, не сказала тебе это число? Или ты его забыл?