Однако двумя этими чертами, какими бы они ни были важными, образ обитательницы избушки на курьих ножках не исчерпывается. В сказке А.Н. Афанасьева «Василиса Прекрасная» баба-яга описывается как могущественное космическое божество. Это следует из ее ответов на вопросы, которые задает ей героиня сказки: «Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?» «Это день мой ясный», – отвечала баба-яга. «Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?» – «Это мое солнышко красное!» – «А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?» – «Это ночь моя темная – всё мои слуги верные!»806

Словаки считали, что баба-яга по собственному произволу может насылать ненастье и ясную погоду. По другим данным, желая навести дождь, яга выставляет на двор мертвую голову807. В некоторых сказках, где она фигурирует как мать змеев, желая проглотить героя, яга принимает гигантские размеры: «Нет, – сказала (невесткам. – М.С.) баба-яга, – этим вы его не поймаете, а я его вот как поймаю: выйду на дорогу, раскрою рот – одна губа по земле, другая губа под поднебесью, – тогда он от меня не уйдет»808. Очевидно, что женский персонаж, повелевающий днем и ночью, дневным светилом и погодой по необходимости должен был занимать весьма высокое положение в пантеоне древних предков славян. Все это говорит о том, что следует рассматривать сказочную бабу-ягу в качестве «сниженного» образа одной из древних богинь.

Интересно отметить и ее связь с ткачеством. Во втором варианте сказки А.Н. Афанасьева «Баба-яга» мачеха посылает падчерицу к бабе-яге за иголочкой и ниточкой, причем героиня застает ягу за ткацкой работой. В первом же варианте баба-яга дает «девушке пряжи с короб» и награждает ее нарядным платьем. В другой сказке яга «шелковый кужель мечет, а нитки через грядки бросает»809. В целом ряде сказок она вручает герою волшебный клубок, указывающий ему путь. По сербским поверьям, гвоздензуба (баба-яга) носит в горшке горячие угли и, встречая нерадивых прях, жжет им пальцы810. Интересен пример весьма редкого восприятия жилища бабы-яги в сказке в контексте прядения: «Стоит избушка на курьей ножке, на веретенной пятке, кругами вертится и дверей не видать. (…) в избушке сидит женщина, шелк прядет, нитки длинные сучит, веретено крутит и под пол спускает»811.

Интересно отметить, что один-единственный раз баба-яга фигурирует в заговоре, и притом любовном: «Есть в чистом поле дуб Сорочинской и под тым дубом Сорочинским есть тридевять девиц. Из-под того дуба Сорочинского выходит баба-яга и поджигает тридевять костров дубовых дров»812. Как уже отмечалось, связь с деревом различных женских сверхъестественных персонажей весьма древняя, однако здесь фигурирует дуб – «мужское» дерево, связанное в первую очередь с Перуном. Объясняется это, по всей видимости, тем, что дуб в славянской традиции ассоциировался также со смертью; так об умершем говорили «дал дуба». Показательно и то, что и в этом контексте баба-яга соотносится с нижним миром.

Кроме того, одно известие, правда, достаточно позднее, связывает ее и с верховным богом-громовержцем: по местным преданиям, в Полоцке у озера Воловое находилось капище Перуна и бабы-яги813. На первый взгляд объединение этих персонажей неожиданное, однако оно будет казаться менее невероятным, если мы примем во внимание ряд моментов, объединяющих эти две фигуры. Как и баба-яга, Перун связан с миром мертвых. Примечательно, что их совместное капище находилось у Воловьего озера: как отмечалось выше, вол был тесно связан и с миром матриархальных представлений, и с загробным миром. С другой стороны, по белорусским же представлениям, подобно громовержцу баба-яга ездит по поднебесью в огненной ступе и погоняет огненною метлою, а во время ее движения воют ветры, стонет земля, трещат и гнутся вековые деревья814. В-третьих, Перун мог восприниматься в облике змеи, и эта же черта была свойственна и бабе-яге. Таким образом, хоть полностью доверять этому позднему известию мы не можем, нельзя исключать связь Перуна с какой-то языческой богиней, послужившей прообразом для фольклорной бабы-яги.

Связь бабы-яги со змеями уже отмечалась выше и не ограничивается одним лишь сказочным материалом. Эта же связь подкрепляется и другими материалами, в заговоре XVIII в. она прямо называется змеей: «Яга змея бура», в украинском языке слово язя одновременно означает и «бабу-ягу», и «мифическую змею», которая в своем развитии проходит ряд превращений – из простой змеи она через семь лет при определенных условиях вырастает в змею необыкновенных размеров, а еще через семь лет у той вырастает еще одна голова, и это уже будет язя. И это не было лишь восточнославянским представлением. Польский поэт В. Отвиновский, переводя и комментируя в 1638 г. «Метаморфозы» Овидия, назвал Эриний jedzy piekelni815. Хоть авторы «Этимологического словаря славянских языков» считают этимологическую связь бабы-яги со змеей менее убедительной, однако эту связь подчеркивали разные исследователи. А.Н. Афанасьев писал: «Что же касается слова яга… то оно соответствует снкр. – му ahi– змей… Скажем более: у самих славян баба-яга и мифическая змеиха выступают в преданиях как личности тождественные; что в одном варианте приписывается змее, то нередко в другом исполняется ягою, и наоборот; на Украине поедучую ведьму обыкновенно называют змеею»816. К подобному же выводу в прошлом столетии пришла и О.А. Черепанова: «Итак, фольклорные и лингвистические данные позволяют конкретизировать мифологический прототип бабы-яги в образе змеи»817. Поскольку змеиный облик бабы-яги однозначно более древен по сравнению с ее связями с земледелием или ткачеством, можно предположить, что первоначально она являлась богиней-змеей, насылающей на людей болезни и смерть, что находит параллель в литовской богине смерти Гильтине. В этом контексте баба-яга является владычицей если не всего загробного мира, то, во всяком случае, процесса перехода человеческой души в инобытие. Специалист по женской психологии К. Хорни еще в 1930 г. отмечала: «Хотя следующая идея и не проработана еще до конца (с психологической точки зрения. – М.С.), весьма вероятно, что (согласно анатомическим и этнологическим данным) отношения с матерью сильнее и прямее ассоциируются со страхом смерти, чем отношения с отцом. Принято считать, что влечение к смерти – это стремление воссоединиться с матерью. В африканских сказках именно женщина приносит в мир смерть. Великая богиня-мать принесла также смерть и разрушение. Похоже, что мы одержимы идеей, что тот, кто дает жизнь, способен и отобрать ее»818. С другой стороны, такие черты бабы-яги, как ее гипертрофированные половые признаки и космические функции роднят ее с «Венерами» палеолита, восприемницей негативных черт которых она, по всей видимости, является.

Следует отметить, что со смертью была связана не только баба-яга, но и другие женские мифологические персонажи. Выше уже были приведены примеры, в которых Пятница карала смертью нарушительницу запретов и даже определяла посмертную участь души. Со смертью эпизодически связывалась даже Богородица: так, русское население Подлясья ставило свечу Богоматери, чтобы враг истаял, как эта свеча819.