— Как вы могли, Холмс? — негодующе воскликнул я, едва только входная дверь захлопнулась за посетителем. — Вы же попросту отказались помочь этому бедняге!

Мой друг стоял у окна, наблюдая за тем, как поджидавший гостя кеб, грохоча колесами, отъезжает от нашего дома.

— Я пытался спасти его от катастрофы, больше я ничего не мог для него сделать.

— Катастрофа случится, когда слухи об этой визитке разлетятся по всему Лондону, а Уайльд ничего не предпримет в ответ!

Холмс покачал головой:

— Вовсе нет. Сплетни причинят ему лишь легкие неприятности. Он погибнет, если обратится в суд.

— Почему?

— Доказательства уничтожат его.

— Откуда вы знаете? Ни вы, ни я не ознакомлены с доказательствами ни с той ни с другой стороны.

— Мы оба их только что видели. Но понял один я.

Я потрясенно взглянул на Холмса:

— Что вы имеете в виду?

— То, что вы, Ватсон, просто не потрудились проанализировать ситуацию. Неужели вы не обратили внимания на то, что Уайльд отказался сесть в предложенное кресло и выбрал стул у окна?

— Какая, черт возьми, разница, куда он сел? Может, ему там было удобнее.

— Разве не ясно, что он специально повернулся спиной к свету, чтобы спрятать лицо?

— Ну и что с того? Мы хорошо рассмотрели его, когда он заходил в гостиную. По тону его голоса все сразу стало понятно.

— Уайльд ни в коем случае не должен появляться в суде. Вне зависимости от характера дела.

— Но я ничего странного в его лице не заметил, Холмс.

— Вы не вглядывались. А судья и присяжные сразу увидят. И сэр Эдвард Карсон тоже. Мой дорогой Ватсон, как только этот человек обратится в суд, его участь будет решена. Он откроет рот и тут же проиграет дело. Неудивительно, что Уайльд так плотно сжимает губы на всех фотографиях! Возможно, вы просто смотрели на него под другим углом, мой дорогой друг, — добавил Холмс уже мягче, — и поэтому оставили без внимания его зубы.

— Его зубы? Зубы могут дискредитировать человека?

— Да, Ватсон. Все зубы у него на месте и выглядят вполне здоровыми, разве что несколько выступают вперед. Но они черные. Неужели вас не насторожило, что он прикрывал рот рукой, когда разговаривал в дверях?

Я изумленно уставился на Холмса, потому что действительно подметил эту особенность, но не придал ей значения.

— Вы врач, Ватсон. Скажите, о чем говорит подобный признак?

— Ртуть? Он лечился от сифилиса?

— Вот именно. — Холмс отошел от окна. — Ртуть принимают лишь в одном случае, и ни в каком другом. Почерневшая зубная эмаль — излюбленный повод для насмешек и злобных сплетен. В суде Уайльду придется стоять перед присяжными при ярком освещении. Стоит ему открыть рот, и любому тут же станет ясно, что он отъявленный лгун и развратник, подверженный отвратительной болезни. Злополучная визитка, даже повесь он ее к себе на шею, навредила бы ему меньше, чем обращение к правосудию. Представьте, каким после этого окажется приговор?

Прошло много месяцев, прежде чем я узнал от сэра Джорджа Льюиса, что знаменитый драматург заразился сифилисом от уличной женщины в пору юношеского безрассудства, будучи студентом колледжа Магдалины в Оксфорде. Вот почему мистер Уайльд не присутствовал на премьере «Идеального мужа», когда принц Уэльский и другие столпы общества рукоплескали автору и вызывали его на сцену.

— Ему не следует этого делать, — стоял на своем Холмс. — Жаль, что к моим доводам он глух. Как бы мало меня ни заботила судьба мистера Уайльда, я не хотел бы находиться в зале суда, когда сэр Эдвард Карсон начнет задавать каверзные вопросы этому самовлюбленному павлину. Тем более когда адвокат будет опрашивать его молодых почитателей. Поверьте, я никому не пожелаю того унижения, к которому наш клиент с дьявольским упрямством стремится.

Эти слова сильно удивили меня.

— Значит, он все еще наш клиент?

Холмс пожал плечами:

— Все зависит только от него самого.

Но мы больше никогда не встречались с мистером Уайльдом.

Я счел за лучшее выбросить из головы подробности того неприятного визита, закрыл папку с надписью «Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд против Джона Шолто Дугласа, маркиза Куинсберри» и положил ее в жестяную коробку.

Сидя по вечерам в своем кресле, я часто вспоминаю знакомую комнату в квартире на Бейкер-стрит. Вижу испачканный кислотными пятнами сосновый стол; полки стеллажей, где выстроились ряды альбомов с газетными вырезками и подшивками документов, которые наши недоброжелатели были бы счастливы предать огню; рисунки, футляр для скрипки, подставку для трубки, табакерку в форме персидской туфли. Все это мгновенно возникает в моем воображении. Холмс обычно предстает перед моим внутренним взором проснувшимся — по обыкновению, поздно — и сидящим за столом в ожидании завтрака. На подносе стоит посеребренный кофейник. Рядом лежит свежий выпуск «Таймс» или «Морнинг пост». В профиль Холмс частенько напоминал мне хищную птицу, когда просматривал газетные столбцы и разочарованно говорил: «Если верить газетам, Ватсон, нынешний Лондон не способен предложить частному детективу ничего интересного. Либо наши знакомые из преступного мира совсем обленились в последнее время, либо стали действовать намного хитрее».

Его раздражение обычно длилось недолго. Порой еще до того, как остатки завтрака успевали убрать со стола, раздавался звонок или громоподобный стук в окованную железом входную дверь, и через мгновение в гостиной появлялась миссис Хадсон с визиткой на подносе. А иногда Холмс откидывался назад на стуле и протягивал мне отчеркнутую ногтем статью: «Прочтите это, Ватсон!»

Заслышав шаги на лестнице и отложив в сторону газету, он усмехался и вполголоса замечал: «Полагаю, это утро все же подарит нам новые возможности». Как свежи эти воспоминания и как часто нам приходилось сталкиваться с такими «возможностями»! Но самая первая из этих папок датирована временем, когда мы еще не были знакомы с Холмсом. Просматривая ее теперь, трудно представить, что эти события могли пошатнуть устои британской монархии и государства, привести к кризису всей системы закона и порядка. Холмс с привычной лаконичностью озаглавил папку «Дело о верном фаворите».

I

Это необычное расследование Шерлок Холмс завершил за четыре года до того летнего дня, когда мы с ним впервые повстречались в химической лаборатории больницы Святого Барта. Позднее он нередко скрашивал зимние вечера у камина тем, что приносил из своей комнаты заветную жестяную коробку и вручал мне какую-либо из многочисленных папок с красными завязками. В одной из них описывалось крушение «Глории Скотт», из другой я узнал о тайном обряде дома Месгрейвов. Каждому из этих случаев я посвятил по отдельному рассказу и опубликовал их в сборнике «Воспоминания Шерлока Холмса»[53].