Но в этой бездне злосчастья меня вдруг посетил благословенный херувим Упование, Надежда, обнаружившая себя громким, резонантным и неизъяснимо прекрасным звуком. То был звук властного мужского голоса, отдававшего приказ с такой силой и уверенностью, что я мог отчетливо разобрать каждое слово даже сквозь грязь, только что обрушившуюся мне на уши и частично залепившую ушные раковины:

— Бросай лопату, желтопузый трусливый паразит, а то я пробью в тебе сквозную дыру быстрее, чем это сделала бы молния божья!

Голос принадлежал моему верному другу полковнику Крокетту, который неведомым мне провиденциальным промыслом божьим как раз вовремя прибыл на помощь! Словами не передать всю силу чувств, охвативших меня при столь благосклонном повороте событий. Лишь те, кто был осужден на жестокую, неописуемую казнь и в самый последний момент внезапно и непредвиденно помилованы и избавлены, могут вполне разделить то чувство, коим грудь моя наполнилось при этом, как мне виделось, чудесном явлении.

Поспешно стряхнув грязь с лица и головы, я поморгал, чтобы очистить глаза, и устремил взгляд вверх. Прямо надо мной на краю разверстой могилы стоял вооруженный лопатой негодяй, который все еще сжимал в руках свое орудие, устремив взгляд в ту сторону, откуда доносились грозные команды полковника. И вновь прозвучал тот же громкий голос:

— Бросай свою копалку сию секунду, змея ползучая, пока сквозь твои ребра солнце не просвечивает! Разрази меня на месте, если я не разошелся похуже землетрусения!

Столь отчетливо прозвучала нота последнего грозного предупреждения, что разбойник благоразумно выпустил из рук лопату, воткнув ее лезвие в землю у своих ног. На это Нойендорф, стоявший вне пределов моего зрения, саркастически заметил:

— Экий храбрец, с ружьем-то в руках. — И после краткой паузы добавил: — Черт, да это ж винтовка Чарли Доусона!

— Я освободил его от лишней ноши, — ответил полковник. — Ружье не понадобится ему больше: я отправил подонка в те края, где огня и серы всегда в избытке.

К тому времени я ухитрился, атлетически извиваясь, перевернуться на живот. Из этой позиции я смог подняться на колени, а потом и встать во весь рост, так что голова моя и плечи выступили над краями могилы.

Высунув таким образом голову, я поспешно оглядел росчисть. Моим глазам представилась до крайности драматическая сцена. В нескольких ярдах справа от меня стоял Крокетт, державший у пояса старое кремневое ружье. Дуло этого видавшего лучшие виды, но все еще опасного оружия было направлено в грудь Гансу Нойендорфу, который взирал на Крокетта с выражением несдержанной и всепроникающей ненависти. По бокам от Нойендорфа стояли его мизерабельные подручные, чьи лица также были искажены гримасами злобы и бессильного гнева.

На лице Крокетта я видел сдержанную, но смертоносную решимость. Не отводя ружья, нацеленного в грудь Нойендорфу, он кинул на меня быстрый взгляд и, вновь сосредоточив его на стоявших перед ним рецидивистах, обратился ко мне с такими словами:

— Как себя чувствуете, По? Раздери меня, если вы не выглядываете — точь-в-точь крот из подземного хода!

— Хотя только что пережитые мной испытания несколько подорвали мои нервы, в целом со мной все в порядке, благодаря вашему своевременному прибытию, — ответил я. — Однако, не имея возможности двигать руками, которые накрепко связаны у меня за спиной, я не могу и выбраться из этой ямы, чтобы оказать вам помощь и поддержку.

— Насчет поддержки особо не переживайте, По, с этой бандой негодяев я и один справлюсь — мне это проще, чем наесться пирога с крыжовником.

— Пыжишься, как свиная щетина, Крокетт! — прорычал Нойендорф. — Вам болтать — что пукать в ураган. Брось ружье, тогда посмотрим, на что ты способен.

Эта грубая выходка не получила немедленного ответа.

Сначала полковник Крокетт окинул противника взглядом, и его темные глаза свирепо засверкали. Презрительная усмешка разлилась по загорелому лицу покорителя границ. Небрежным движением он опустил ружье, прислонил его к стволу ближайшего дерева, сорвал с себя куртку и, упершись руками в бока, запрокинул голову и провозгласил:

— Ах ты, тварь ничтожная! Я тебе покажу, из какого свинца я отлит. У меня нутро так раскалено, что я молниями плююсь. Сложу тебя вдвое, как рубашку — штопором заверну — разжую на кусочки и выплюну, как плитку табака!

— Много болтаешь, Крокетт! — проворчал Нойендорф, а рука его тем временем подбиралась к рукоятке длинного кинжала в потертых кожаных ножнах, висевшего у него на поясе. Быстрым как мысль и столь же внезапным движением он выхватил нож из его вместилища, высоко занес над головой и метнул прямо в грудь Крокетту.

С такой ловкостью он владел этим оружием и с таким смертоносным умыслом направил его, что пронзил бы сердце первопроходцу, если б тот не присел на корточки со столь же замечательным проворством, с каким был брошен этот нож.

И все же вращающееся лезвие прошло в опасной близости к его телу, всего на пару дюймов разминувшись с левым плечом полковника, прежде чем глубоко вонзиться в ствол того самого дерева, к которому он прислонил винтовку.

Яростно сверкая очами, полковник Крокетт распрямился и бросился на Нойендорфа, врезавшись головой прямо в диафрагму своего звероподобного противника. Протяжный мучительный хрип вырвался у Нойендорфа, когда разгневанный первопроходец набросился на него с ловкостью пантеры.

Враги катались по земле, с такой отчаянной, несдержанной злобой нанося друг другу удары кулаками, лягаясь, кусаясь, хватая за горло, что над полем боя поднялась туча пыли, скрывшая из виду их переплетшиеся фигуры. Казалось, земля содрогается от неистовой схватки и тишину древнего леса нарушили изрыгаемые бойцами проклятия.

Оба подручных Нойендорфа хотели прийти ему на помощь; могильщик с кустистыми бровями вновь ухватил свой инструмент, а его беззубый сотоварищ, оглядевшись по сторонам в поисках подходящего оружия, подобрал с земли большую зазубренную дубину. Занеся эти предметы над головой, негодяи обступили сражающихся с обеих сторон, явно изготовившись нанести покорителю Запада смертоносный удар этими самодельными палицами, но их подлый план не мог покуда быть приведен в исполнение: противники переплелись так тесно, что, нанеся удар Крокетту, они рисковали тяжело ранить своего предводителя.

Видя, что враги превосходят героя в пропорции трое на одного, я отчаянно искал возможности пособить ему. Но без помощи рук я не мог выбраться из своей могилы. Вдруг хорошая мысль пришла мне на ум. Прислонившись спиной к одной стене ямы, я начал поднимать ноги, одну за другой, упираясь стопами в противоположную стену, и таким образом повис в нескольких футах над днищем могилы, практически параллельно ему. Очень медленно и осторожно, ловкими координированными движениями плеч и ног, я продолжал продвигаться вверх, пока не достиг края, а тогда одним уверенным и решительным толчком ног — выбросил себя из могилы наружу!

Я поднялся на ноги и быстро окинул взглядом поле боя. Несравненные бойцовские навыки полковника позволили ему к этому времени одержать верх: он стоял на коленях, прижимая к земле распростертое тело своего врага, и наносил ему последние удары по голове. Однако одержанная Крокеттом победа подвергла его самого величайшей угрозе, подставив злодейскому покушению подручных Нойендорфа. В этот самый момент негодяй с лопатой уже стоял прямо за спиной пограничного жителя, занеся свой инструмент, и готовился разнести череп полковника вдребезги!