– А в Шёнберге все по-прежнему?

– Ну, для почтового начальства купили дом, который раньше принадлежал аптекарю.

– Тот самый, где одно время жил Джон Иванович с семьей?

– Ну да. Но теперь там живет другой начальник, а Джона Ивановича перевели во Фридрихштадт… Что еще вам рассказать? Левенштейна вы помните? Того, у которого убили жену?

– Помню, – сказала я. – Я даже когда-то покупала у него тарелки.

– Ну, так он сошел с ума. Бродит страшный, нечесаный, в каких-то жутких лохмотьях вокруг могилы жены и всем жалуется, что она его не любит, потому что никак не заберет на тот свет. Дети его взяли дело в свои руки и дают ему какие-то гроши, чтобы он не умер с голоду.

Высоко над нами взлетела первая ракета и, треща, рассыпалась на искры в темном небе. Начался фейерверк. Несколько минут над садом грохотало, трещало и рвалось. Когда фейерверк наконец стих, стало слышно, как в соседних особняках истошно лают встревоженные сторожевые собаки.

– Много шуму из ничего, – пробормотал Гофман себе под нос, но так, что все его услышали.

– Осторожнее, Карл, – сказал Августин Каэтанович, – некоторым может показаться, что вы завидуете.

– Завидую? Я? – Гофман сделал большие глаза. – Я бы позавидовал, если бы у него хватило ума накормить свою жену мышьяком и не попасться.

– О! О!

– Да-с, и если бы он потом женился на… на очаровательной барышне, которая способна составить счастье любого мужчины. – Говоря, Гофман с улыбкой посмотрел на меня. – Вот, пожалуй, был бы достойный повод для зависти!

– Вы, Карл, совершенно безнравственный, беспринципный и невыносимый человек, – вздохнул Августин Каэтанович. – Но по зрелом размышлении я вынужден с вами согласиться. – Мы расхохотались так громко, что вспугнули какую-то птицу, которая выпорхнула из ветвей стоящего поблизости куста сирени и улетела прочь. – Отчасти, дамы и господа, отчасти! Потому что я не одобряю кормление мышьяком своих ближних…

– Августин Каэтанович, так я и не настаиваю на мышьяке! – тотчас же нашелся телеграфист. – Цианид тоже сойдет…

– Тоже не одобряю! Решительно!

– Падре, вам не угодишь!

Мы смеялись и перебрасывались шутками до тех пор, пока к нам не подошли мой отец вместе с Сашей.

– Я нигде не могу найти твою мать, – промолвил отец с неудовольствием. – Ты не знаешь, где она может быть?

– Она хотела смотреть фейерверк, – сказала я.

– Нет, в доме ее не было и на веранде – тоже. Я везде смотрел.

– Но она не могла уехать без нас, – произнесла я. – Когда я видела ее последний раз, она шла вон туда, – и я показала, куда именно.

Но поиски не дали никакого результата. Августин Каэтанович привел Юриса и попросил его отправить слуг, чтобы они прочесали сад. Однако через несколько минут мать нашел вовсе не слуга, а мой брат Саша. Она лежала лицом вниз на одной из садовых дорожек, шаль съехала набок. Кто-то выстрелил в нее сзади, так что пуля прошла через сердце.

Я сидела в гостиной Юриса, и меня трясла крупная дрожь. Слез уже не было, по крайней мере, мне казалось, что сил плакать у меня больше нет. Хозяин дома стоял у дверей с растерянным лицом, слуги входили и выходили, изредка шуршало платье – появлялась жена Юриса, спрашивала что-то вполголоса, исчезала. Отец, Саша и Гофман остались в соседней комнате, изредка до меня доносились их голоса. Августин Каэтанович стоял возле моего кресла. Он был необыкновенно мрачен – я никогда еще не видела у него такого выражения.

– Шаль… – наконец выдавила я из себя. – Он подкрался сзади… увидел ее шаль, понимаете? Это я ее убила…

– Анастасия Михайловна, не надо…

– Я отдала ей шаль! Он подумал, что это я… Он хотел убить меня! Наверное, все произошло во время фейерверка… Грохот, шум… никто не расслышал выстрела… – Я посмотрела на Августина Каэтановича и стукнула по подлокотнику кулаком. – Вы ведь думаете то же, что и я, сознайтесь! Почему, ну почему вы молчите?!

– Вы ни в чем не виноваты, панна Анастасия. Не надо себя казнить.

– Как не виновата? – Слезы снова потекли у меня по щекам. – Это моя вина, что она… что она… Мы могли ссориться, говорить друг другу обидные вещи… Но она не перестала из-за этого быть моей матерью! Бедный Саша! Как он кричал, когда увидел ее там, в саду…

Вернулась жена Юриса и тревожно зашептала что-то ему на ухо. Он кивнул и подошел ко мне.

– Полицейский просит разрешения поговорить с членами семьи жертвы, – сказал он. – Я немного его знаю, его зовут Оскар Викентьевич Лудмер, человек вполне приличный и деликатный. Если вы не можете сейчас давать показания…

– Нет, – решилась я, – я дам показания.

– Но, вероятно, он захочет сначала поговорить с вашим отцом…

– Юрис, перестаньте! Скажите этому Лудмеру, что я знаю, кто убил мою мать и почему… Я дам ему показания и даже имя назову. От него потребуется только арестовать преступника и добиться его признания.

Оскар Викентьевич Лудмер оказался блондином средних лет с усталым лицом. Глаза у него были умные, движения – осторожные, и говорил он, тщательно взвешивая каждое слово.

– Примите мои соболезнования, Анастасия Михайловна, – произнес он серьезно, садясь за стол напротив меня и разворачивая бумаги. – Если я правильно понял, у вас есть для меня имя подозреваемого, но сначала мы должны выполнить кое-какие формальности. Я должен записать ваше имя, возраст, сословие, вероисповедание… и так далее.

– Ничего против этого не имею, господин Лудмер, – сказала я, комкая платок.

Записав данные обо мне, Оскар Викентьевич приступил к допросу.

– Итак, что конкретно вы имеете сообщить по поводу убийства вашей матери, которое произошло сегодня около одиннадцати вечера в саду собственного дома госпожи Арклис в Либаве, по Улиховской улице?

– Человека, который убил мою мать, зовут Феликс Фабиан, – решилась я. – Он был актером, а сейчас живет в гостинице «Петербургская», где также проживает его нынешняя любовница, графиня Рейтерн.

Августин Каэтанович приподнял брови, но ничего не сказал. По-моему, он был уязвлен тем, что я утаила от него настоящее имя Кристиана.

– Могу ли я узнать, какие у вас основания подозревать господина Фабиана? – осведомился Оскар Викентьевич, устремив на меня пытливый взор.

– Самые веские. Дело в том, что…

Я замялась. Если бы я сейчас стала рассказывать историю подмены Кристиана Рейтерна, это заняло бы полночи, а мне хотелось, чтобы человек, убивший мою мать, был схвачен как можно скорее.

– Если вы арестуете его, – поговорила я наконец, – то узнаете немало интересного. Боюсь, что это не первое убийство, в котором он замешан. И у меня есть все основания полагать, что сегодня он совершил преступление по настоянию графини Рейтерн.