Основной принцип – возвращения авторства в своей жизни и власти над ней – продолжает оставаться актуальным и на второй стадии восстановления. Выбор столкнуться с ужасами прошлого остается за выжившими. Терапевт играет роль свидетеля и союзника, в чьем присутствии человек может говорить о невыразимом. Реконструкция травмы предъявляет огромные требования к мужеству как пациента, так и терапевта. Она требует четкого представления о цели и надежности их союза. Фрейд дает красноречивое описание подхода пациента к раскрытию сложного опыта в психотерапии:

Когда выжившая призывает заблокированные воспоминания, потребность в сохранении безопасности должна находиться в гармонии с потребностью во встрече с прошлым. Пациентка и терапевт должны научиться обсуждать и находить безопасный проход между двумя опасностями – подавлением и интрузией. Избегание травматических воспоминаний ведет к застою в процессе восстановления, в то время как излишняя поспешность в их разблокировке ведет к не несущему никакой пользы и, наоборот, вредоносному переживанию травмы заново. Решения, касающиеся темпа и графика этой работы, нуждаются в тщательном обдумывании и частом пересмотре совместными усилиями пациентки и терапевта. В этих вопросах есть место для разногласий, и разность во мнениях должна выражаться свободно и разрешаться до того, как работа по реконструкции двинется дальше.

Интрузивные симптомы пациентов следует тщательно отслеживать, чтобы работа по раскрытию воспоминаний не выходила за рамки выносимого. Если во время активного исследования травмы симптомы существенно ухудшаются, это должно быть сигналом для замедления и пересмотра курса терапии. Пациентам также следует рассчитывать, что в это время они не смогут функционировать в полную силу или даже на самом обычном уровне. Реконструкция травмы – это масштабная работа. Для нее необходимо некоторое послабление в требующих усилий аспектах жизни, некая терпимость к себе, подобная той, которую мы проявляем, когда больны. Чаще всего работа по раскрытию воспоминаний может продолжаться в пределах обычных условий социальной жизни пациентов. Но иногда аспекты терапевтической работы могут потребовать более защищающего сеттига, например планового пребывания в больнице. Активное раскрытие травмирующего опыта не должно вестись в моменты, когда текущий жизненный кризис отвлекает на себя внимание пациента или пациентки или когда приоритетными становятся другие важные цели.

Реконструирование истории травмы начинается с рассказа о том, какой была жизнь пациентки до травмы, и обстоятельствах, которые привели к этому событию. Яэль Даниели говорит о важности возвращения в область сознания истории первых лет жизни: она нужна для того, чтобы «воссоздать поток» жизни пациентки и восстановить ощущение непрерывной связи с прошлым[527]. Пациентку следует поощрять разговаривать о важных для нее отношениях, идеалах и мечтах, а также о трудностях и конфликтах, предшествовавших травмирующему событию. Это исследование обеспечивает контекст, в котором может быть понят конкретный смысл травмы.

Следующий шаг – реконструировать травмирующее событие как изложение фактов. Из фрагментированных образов и ощущений пациентка и терапевт постепенно заново собирают организованный, подробный вербальный рассказ, обладающий характеристикой времени и расположенный в историческом контексте. Этот нарратив включает не только само событие, но и то, как выжившая отвечала на него, а также как на него реагировали важные люди в ее жизни. Когда рассказ приближается к самым невыносимым моментам, человек обнаруживает, что ему становится все труднее находить слова. Временами он или она может спонтанно переключаться на невербальные методы коммуникации, например рисунки или картины.

Учитывая знаковую, визуальную природу травматических воспоминаний, создание изображений может представлять собой наиболее эффективный начальный подход к этим «неизгладимым образам». Завершенный нарратив должен включать полное и ясное описание травматических образов. Джессика Вулф так описывает свой подход к созданию нарратива травмы с ветеранами войн:

Теренс Кин подчеркивает важность в реконструкции воспоминания телесных ощущений:

Нарратив, не включающий травматические образы и физические ощущения, беден и не полон[529]. Конечная же цель реконструкции заключается в облечении истории во всей ее образности в форму слов. Первые попытки пациентов создать язык нарратива могут быть частично диссоциированными. Они могут записать свою историю, пребывая в измененном состоянии сознания, а потом отречься от нее. Они могут выбросить написанное, спрятать или вообще забыть, что написали. А могут отдать свою историю терапевту с просьбой прочесть ее не во время терапевтической сессии. Терапевту следует остерегаться создания такого «неофициального» канала коммуникации и напоминать пациентам, что их общая цель – принести историю в то место, где она может быть рассказана и услышана. Письменные сообщения любого рода следует читать вместе.

Изложение голых фактов без сопровождающих их эмоций – стерильное упражнение, не дающее терапевтического эффекта. Как столетие назад отмечали Брейер и Фрейд, «воспоминание без аффекта почти неизменно не приносило результата»[530]. Поэтому в каждый момент нарратива пациенты должны реконструировать не только то, что случилось, но и то, что они чувствовали. Описание эмоциональных состояний должно быть таким же детализированным, как и описание фактов. Когда пациенты исследуют свои чувства, они могут либо разволноваться, либо уйти в себя. Они не просто описывают то, что чувствовали в прошлом, но заново оживляют эти чувства в настоящем. Терапевт должен помогать пациентам двигаться вперед и назад во времени – от надежного, защищенного якоря в настоящем к погружению в прошлое, – чтобы они могли заново пережить прежние чувства во всей их полноте, одновременно держась за ощущение безопасной связи, которое было разрушено в момент травмы[531].