Хагоба показал нам коробочку, которую он держал в руке. Внутри была маленькая синяя бабочка, насаженная на булавку. «Это одна из тех, которых мы искали, – сказал он нам. – Это Plebejus. Plebejus icarus». – «Ее нашел Лубис, – сообщил мне Агустин. – Думаю, если он нам поможет, мы быстро закончим». Лубис засмеялся: «Ты же знаешь, кто самый ловкий из всей команды, Давид. Ежик, который карабкается по крыше как кот». Человек в клетчатой рубахе подошел ко мне: «Как поживаешь, Имас? Все еще играешь на аккордеоне?» В первое мгновение я его не узнал. Это был лесоруб с кудрявыми волосами, которого я видел в этой самой хижине с восемью буханками хлеба. «Eta zu? Oraindik hemenh – «А ты? Все еще здесь!» – воскликнул я. Его лицо было все в морщинах, он казался гораздо старше, чем в день нашей первой встречи. «Gu basoan hilko gaitukh – «Мы умрем в лесу!» – сказал он, кривя губы. Улыбка у него осталась прежней.

Работа в мастерской виллы «Лекуона» закончилась, и все ученицы быстрым шагом направились к площади, будто торопясь поскорее вернуться домой После того как они исчезли, городок погрузился в полный покой: по шоссе не ездили машины; на реке не было купальщиков; на спортивном поле только две девочки беседовали о чем-то возле гандбольных ворот; немного дальше, в детском парке, какая-то женщина машинально покачивала ребенка. Иногда поднимался легкий ветерок и шелестела листва деревьев.

Моя мать стояла, опершись о перила террасы, и говорила как раз об этом шелесте, происхождение которого, по ее собственным словам, ей было хорошо известно, но в своем воображении она предпочитала приписывать его реке. Ей нравилось думать, что речь идет о журчании воды, потому что вода – особенно та, что бежит по каменному руслу, – казалась ей веселой; а ветер – где бы он ни пробегал – всегда грустным. «Если я когда-нибудь перееду в другое место, – сказала она, – я выберу дом, стоящий на берегу реки». – «Вилла «Лекуона» не так уж далеко от реки». – «Но и не на берегу». – «Это у тебя, скорее всего, из-за дома, в котором ты родилась. Ируайн стоит в нескольких метрах от речушки». – «Мне это не приходило в голову, Давид». Разговаривая с ней, я смотрел на дом Вирхинии. Его стены, только что выкрашенные к празднику, сияли белизной как никогда.

Я принес маме плетеное кресло и скамеечку, чтобы она могла положить на нее ноги. Усевшись, она тут же завела разговор о Хуане: «Мой брат написал мне очень длинное письмо. Рассказывает, что купил чудесное ранчо. Дом, не знаю сколько тысяч квадратных метров земли, и больше тридцати лошадей. Благородных лошадей, скаковых. У нашего Хуана, слава богу, дела идут очень хорошо. Ранчо расположено на границе между Невадой и Калифорнией. И еще он пишет, что сменил его название, теперь оно будет называться Стоунхэм-Рэнч. Не знаю, правильно ли я произношу».

Я спросил себя, почему Хуан выбрал это название, а не «Обаба-Рэич» или что-то в этом роде. Чего я себе в тот момент не мог представить, так это что однажды это ранчо станет моим домом и что именно там, на ранчо Стоунхэм, я буду вспоминать свою жизнь, глядя, как под навесом играют моя дочь Лиз и моя дочь Сара, совершенно чуждые тому миру, который у меня был в прошлом; настолько чуждые, что если когда-нибудь им доведется прочитать эти мои воспоминания, то они покажутся им неправдоподобными, словно из другой галактики.

Мама спросила меня: «Правда, что вчера на танцах разбрасывали пропагандистские листовки?» Я сказал ей, что, собственно, пропаганды не было. У меня в кармане лежал листок, на котором я накануне написал послание для Вирхинии – «Вирхиния, пишу тебе этой теплой ночью 27 августа…», – и я протянул ей его той стороной, где был список. Но у нее не было очков, она не могла прочесть. Тогда я сказал, что это список пяти самых красивых девушек Обабы и что все это было всего лишь шуткой.

Мама понизила голос: «В воскресенье вечером твоему отцу позвонил Марселино. Судя по всему, он был в ярости. Он сказал, что на террасу гостиницы загнали пьяного осла с пропагандистскими листовками и что теперь им придется объясняться с губернатором и полковником Дегрелой». – «Из-за этого?» – спросил я, показывая ей лист. Потом добавил, что мне это кажется невероятным, что они оба просто сумасшедшие. «Нет, не сумасшедшие, Давид. Напуганные. С тех пор как под памятник подложили бомбу, они живут в постоянной тревоге. Твой отец говорит, что активисты, приезжающие сюда из Франции, учат жителей маленьких городков совершать нелегальные акты, но сначала проводят репетиции. И именно поэтому разбросали эти листки с Мисс Обаба. Потому что даже если бы их задержали, полиция ничего не смогла бы сделать. По словам твоего отца, они не приступают к реальным акциям, пока как следует не подготовятся».

Мне известны были теории Анхеля. Те же рассуждения я слышал от него по поводу теракта, в результате которого был разрушен памятник на площади «Ну, не думаю, чтобы уж настолько», – сказал я ей. Но без особой убежденности. Мне вспомнилась группа, занимавшаяся ловлей бабочек в Ируайне. Может быть, мама выразилась не совсем точно, но то, что она говорила, было похоже на правду. Она продолжала: «Кто-то узнал осла. Вспомнили, что это осел сына Беатрис, Лубиса. Я прекрасно знаю, что это хороший парень, серьезный, очень серьезный… и послушай, что я тебе скажу, Давид: однажды я чуть было не бросила твоего отца из-за того, что он схватил Лубиса, который в то время был всего лишь ребенком, и без всякого повода ужасно избил его. А теперь говорят, что он ввязался в политику и что осла привел он, а не его брат, этот несчастный малый. Говорят, Панчо ничего не в состоянии организовать».

Она внезапно замолчала. «Не ввязывайся в политику, Давид. Политика – грязное дело, во время войны это стало совершенно ясно. Самым ужасным для тебя будет впутаться в политику. Подумай, ведь у тебя хорошее будущее. У Лубиса его, возможно, нет, но у тебя-то есть. Ты – единственный племянник Хуана, почти что сын. Он поможет тебе во всем, что тебе только нужно». – «А где Анхель?» – перебил я ее. Я хотел сменить тему. «Они все в Мадриде. Тебе что, не сказали? Хотят сделать боксера из нашего силача Убанбе». – «Я ничего не знал». – «Странно. Больше всего этим делом занимается твой друг Мартин. Говорит, что Убанбе может стать вторым Ускудуном и что если это произойдет, все заработают миллионы. А Анхель с Марселино вызвались сопровождать его в Мадрид. Ты же знаешь, они пользуются любым предлогом, чтобы только сбежать из Обабы». – «А что они хотят? Организовать бой в Мадриде?» Я недооценивал их планы. «В Мадриде, в Сан-Себастьяне, в Бильбао и везде, где только можно». Мама пожала плечами. «Кто их знает! Может быть, твой друг прав!» – заключила она.

Детский парк был пуст и полон теней; гандбольное же поле выглядело гораздо оживленнее, чем прежде. Две команды девочек вели матч, следуя указаниям юноши, по всей видимости, их тренера.

Небо было еще очень светлым. Я посмотрел на ольховые деревья возле Урцы: они почернели и больше напоминали кипарисы. Потом я перевел взгляд на дом Вирхинии: он оставался белым. На спортивном поле стали зажигаться огни.

Мама немного успокоилась и заговорила о повседневных делах. Она упомянула о работе в мастерской, о новых песнях, которые разучивали в церковном хоре; задала мне вопросы о людях, ходивших на танцы в гостинице «Аляска». Неожиданно она вспомнила о списке, который я показал ей: «Кстати, так кто же, по мнению авторов этой классификации, самые красивые девушки Обабы?» Я развернул листок и прочитал имена, словно не знал их на память: «Бруна, дочь лесника, Нико, Виктория, Альберта из спортивного магазина, а на первом месте Мисс Обаба – Сусанна, дочь врача». – «А наша Паулина что, не рассматривалась?» Мама употребляла притяжательное местоимение «наша» по отношению ко всем девушкам, посещавшим мастерскую. Особенно это касалось Паулины. Она Уже была не ученицей, а полноценным работником. «Ты думаешь, ее следовало бы включить в список?» – «Если правда то, что рассказывают в мастерской, поклонников ей не занимать. Твой друг Адриан – один из них». – «Адриан?» – «Так девушки говорят» – »Похоже, я на Луне живу. Я думал, он увлечен Сусанной!» – «Про тебя тоже кое-что говорят». – «Что я плохо поступил с Терезой». – «И что тебе нравится эта худенькая девушка, Нико». Я рассмеялся: «Попали пальцем в небо!»