Припарковав машину в том же месте, что и на нашем первом свидании, мы со всех ног бросились в ресторан. Несколько официанток обернулись и поздоровались с Джеком, он же не то не заметил, не то проигнорировал их, обводя глазами посетителей у стойки. Моего отца мы заметили одновременно – он сидел за деревянным столом в дальнем углу под неоновой вывеской компании «Форд Моторс». Середину стола занимал хумидор из орехового дерева, а рядом с правой рукой отца стоял стакан джина, безо льда и тоника, как ему нравилось. Я знала это: в свое время он научил меня на глазок отмерять ему два глотка, когда он был слишком пьян, чтобы налить себе сам. Будучи военным, он всегда требовал точного количества, хотя с тем же успехом мог бы выпить прямо из бутылки.

Джек подтащил от другого стола два стула, и мы сели. Отец даже не посмотрел на нас – взгляд его был прикован к скорому забвению в обличье стакана джина.

– Пап? – сказала я, не отдавая себе отчета в том, что прибегла к давно забытому обращению моего далекого детства. – С тобой все в порядке?

Он как будто не услышал меня.

– Разве не удивительно, что такая мелочь может решить все ваши проблемы и в то же время усугу-бить их?

Я с тревогой посмотрела на Джека.

– Вам здесь не место, Джим, – сказал Джек.

Не поворачивая головы, отец покосился на Джека.

– Думаешь, я этого не знаю?

– Сколько ты уже выпил? – Я была горда тем, что мой голос прозвучал твердо, как будто я от имени своих клиентов предлагала недвижимость.

Он повернулся ко мне, и я увидела, что глаза его ясны.

– Ни капли. Пока.

Я откинулась на спинку стула, хотя легче мне от его слов не стало. Отец снова уставился на стакан.

Джек тоже откинулся на спинку стула, изображая спокойствие. Мы с ним смотрели на моего отца и стакан, как кошка смотрит на мышь. Мы оба молчали, пусть лучше отец заговорит первым, сколь долго нам ни пришлось бы ждать. Появилась официантка – немолодая женщина, которая, похоже, не знала Джека, однако и она не устояла перед его обаянием: она старалась наклониться как можно ниже, демонстрируя его взгляду свое декольте. Заказав себе по стакану колы, мы вновь умолкли, ожидая, когда заговорит мой отец.

Мы наполовину выпили нашу колу, прежде чем он заговорил снова.

– И как только матери оставляют своих детей? – сказал он, не глядя на нас. – Что может быть ужаснее для ребенка?

От его слов каждый мускул, каждая косточка в моем теле как будто окаменели. Внезапно я ощутила себя пересохшим речным руслом. Мы никогда не говорили с ним про уход моей матери. Никогда. После того как она нас оставила, я заходилась в крике всякий раз, стоило кому-то упомянуть ее имя. Когда же я подросла, мне стало казаться, что ее вообще никогда не было, и мы с отцом делали вид, будто так оно и есть.

– Пап, я не хочу сейчас об этом говорить. Речь о тебе, хорошо? Джек и я здесь для того, чтобы тебе помочь.

– Но ведь я прав, да? Мое пьянство, уход твоей матери, ты – все это взаимосвязано. Одного без другого не существует. – Он тихо рассмеялся. – Я сидел в подсобке, где храню весь хлам, который накопил за эти годы, держа в руках эту коробку и глядя на то, что внутри ее, как вдруг меня осенило.

– О чем ты, пап? О чем ты говоришь?

По-прежнему избегая смотреть на меня, он потер глаза.

– Вряд ли я смогу окончательно бросить пить, если мы не вернемся к тому, что изменило нашу жизнь.

– Пап, нет…

Джек не дал мне договорить, положив свою руку на мою.

– Я должен тебе кое-что рассказать, Мелани. Есть вещи, которые нелегко слышать, тем не менее их нужно выслушать. Мне кажется, что, если я сброшу с себя этот груз, меня не будет с такой силой тянуть искать забвение в джине.

– И ты понял это, заглянув внутрь этой коробки? – Услышав в собственном голосе язвительные нотки, я устыдилась, но ни Джек, ни отец ничего не сказали. Как будто мы все были согласны с тем, что я могу позволить себе толику недоверия и скепсиса.

– Именно так. Мы имеем две истории пропавших матерей. И мне кажется, если мы разгадаем одну, то разгадаем и другую.

Джек сжал мою руку. Чувствуя себя этакой католичкой в исповедальне, я устремила взгляд между ним и отцом, отнюдь не уверенная в том, что мне будет легче вынести – покаяние или бремя моих грехов. Не в силах говорить, я просто кивнула и поискала глазами ближайшую дверь – на тот случай, если у меня возникнет желание как можно быстрее сбежать отсюда.

– Когда ты и твоя мать впервые переехали к твоей бабушке, это было из-за меня. Мы с ней… ссорились. Это было глупо, ведь причиной были твои воображаемые друзья. Я считал это нездоровым, но твоя мать, похоже, поощряла это. Однако на самом деле причина была не в тебе. Джинетт отдалялась от меня. Ее карьера шла вверх, о ней часто писали в газетах. Мне это совсем не нравилось; я в отместку устраивал скандалы и говорил ей, что она плохая мать. – Отец поерзал на стуле. – Я обвинял ее в том, что она лишает тебя общения, поощряя твою зависимость от этих мнимых друзей, существовавших только в твоей голове.

Он умолк и сглотнул застрявший в горле комок; я же покосилась на заднюю дверь, которую присмотрела раньше, прикидывая, через сколько секунд Джек догонит меня, если я побегу.

– На самом деле она была хорошей матерью. Она любила тебя больше всего на свете. Больше своей карьеры. Больше меня. И я не обижался, потому что я тоже тебя любил. Ты была милым ребенком, Мелани. – Он повернулся к Джеку. – Возможно, ты с трудом в это поверишь, но так оно и было.

Я бросила на отца укоризненный взгляд.

– Извини, Мелани, но я просто хочу убедиться, что Джек с нами на одной стороне. В тот вечер, когда мы с ней поссорились… – Отец покачал головой. – Я был пьян. Я всегда пил за компанию и знал, когда нужно остановиться. Но в тот вечер я прочел в газете статью о твоей матери. Там говорилось, что Чарльстон слишком тесен для ее таланта, что ей пора расправить крылья, чтобы мир узнал, на что она способна. Там был ее снимок. С менеджером. Я знал, что за этим нет ничего такого, но во мне заговорил джин, и, когда она вернулась домой, меня уже ничто не могло переубедить.

Он впервые коснулся стакана и начал чертить им круги по столу. Мы с Джеком не отрывали глаз от его пальцев, в то время как стекло издавало по дереву царапающий звук.

– Понимаете, я любил ее. Возможно, даже слишком. Но я не хотел делиться ею с остальным миром, желая, чтобы она была моей, и только моей.

Отец взял стакан в обе руки.

– Мы ссорились, говорили друг другу обидные слова. А потом… – Его подбородок опустился на грудь. – Черт. Я не… – Отец посмотрел на нас; его глаза были влажными. Раньше я никогда не видела его таким. Это был честный, чистый взгляд, не разбавленный алкоголем. Мне захотелось вскарабкаться к нему на колени и положить голову ему на плечо, как я это делала маленькой девочкой.