– У нас нет оснований это утверждать. Он мог пойти к приятелю, мог играть в футбол, да мало ли что.

– Это понятно, – резко бросила она, не успев себя остановить.

– Слушай, мне уже пора. Что ты хотела-то?

– Да, извини. Есть еще кое-что. Может, это просто совпадение, но эденбриджского извращенца зовут так же, как и отца Джейкоба и Тома. Грэхем.

– Если здесь замешан Том, то с его стороны это большой прокол. Очевидно ведь, что он, как брат, будет под подозрением.

– Но ему тогда было всего тринадцать. Он либо только-только начал, либо вообще был у кого-то на подхвате. Может, это его отец все организовал.

– Судя по описанию, этому так называемому Грэхему было от пятнадцати до тридцати пяти. Многие ли перепутают тринадцатилетнего мальчика с пятнадцатишестнадцатилетним подростком? А что касается отца, то это уже совсем натяжка.

– Вообще Джейк довольно крупный. Высоченный. Наверно, и брат его такой же. Насколько была пьяна эта девушка – как, ты сказал, ее зовут?

– Хорошо придумала.

– Ладно. Но ты говорил, что она была никакая. Могла ли она в таком состоянии адекватно определить чей-то возраст?

– Ну, если идти по этому пути… Могла ли она вообще адекватно определить хоть что-нибудь?

– Вот в том-то и проблема! Мы точно не знаем, что правда, а что ей спьяну показалось. Если бы я с ней поговорила…

– Это исключено.

– Если бы я показала ей фото Тома, мы бы с этим вопросом разобрались раз и навсегда.

– Алекс, я не имею права сообщать тебе какую-либо информацию о ней. Мало того что данные давно устарели, так она еще и жила в приюте Барнардо[9], поэтому сейчас ее там уже точно нет.

– В приюте? То бишь в детском доме?

– Вот черт! Это нельзя было рассказывать… Я настолько вымотался, что уже не понимаю, что я говорю. Надеюсь, ты этим не воспользуешься.

– Да не собираюсь я этим пользоваться, ты что вообще!

– Извини, Алекс, но я не могу дать тебе о ней никаких сведений. Не имею права.

– Мэтт, это случается сплошь и рядом. Все газеты держатся на источниках в полиции. Если бы ты сливал информацию за деньги, это было бы серьезно. Но я прошу только имя, одно имя. Подумай об этом, пожалуйста.

– Тут не о чем думать. Моей дочке всего три дня. Я не могу рисковать работой; ставки слишком высоки.

– Вот именно, подумай о своей маленькой дочке, Мэтт. Подумай о том, что эта девушка тоже была чьей-то маленькой дочкой. И Эми тоже – для Боба и Джо.

– Не смей.

– Только имя, Мэтт, больше ничего. Я ведь местная, так? Я могу сказать, что до меня дошли слухи. Или что я знаю кого-то из этого детского дома. Она же наверняка рассказала кому-нибудь о том, что случилось.

– Черт, Алекс, я не знаю. Ничего не знаю. Я не могу сейчас собраться с мыслями. Мне пора.

Подвернув под себя ноги и прислонившись грудью к спинке дивана, она сидела и глядела в окно, точно собака на заднем сиденье автомобиля. Дни стали длиннее в три раза: теперь, согласно графику, первая порция выпивалась почти перед самым отходом ко сну. Но засыпать все это уже не помогало.

Пытаться заставить себя делать какие-то заметки было бессмысленно – ничего нового она сейчас не напишет. В голове начался стандартный вечерний диалог: первый голос говорил, что от одной ничего не будет, второй возражал. И тут под диванной подушкой завибрировал мобильник.

«Каролина Мортимер. Сотри это. Пожалуйста», – прочитала она, схватив телефон.

Она вскочила с дивана и застыла в нерешительности, не зная, как лучше поступить. Написать ответ? А вдруг она ребенка разбудит? Да нет, Мэтт, наверно, еще даже телефон из рук не выпустил.

«Спасибо! Ц», – написала она, притворяясь перед собой, что «Ц» – это не «Целую», а опечатка, и подождала ответ. Тишина.

Она бросилась к ноутбуку и зашла на «192.com», чтобы поискать Каролину Мортимер из Танбридж-Уэллса. Вот она! В списках избирателей за 1997 год. Значит, поначалу Каролина продолжала жить здесь и даже сходила на выборы. Но к следующим выборам уже куда-то испарилась. Умерла? Села в тюрьму? Уехала из страны? Или просто не интересовалась политикой?

Стараясь не думать о тупиковых вариантах, она принялась шерстить все сайты, которые приходили на ум, оплачивая доступ к полной информации, и наконец нащупала что-то вроде ниточки. В 2010 году Каролина Мортимер зарегистрировалась в избирательных списках Малмсбери-Мьюз, Гринвич.

Есть.

Я теперь гораздо больше сплю, чем бодрствую. Я словно дремлющая кошка: один глаз лениво приоткрывается – проверить, как тут что, – и, не обнаружив ничего интересного, закрывается обратно. Но вообще-то в сон меня не тянет. Просто я периодически просыпаюсь и понимаю, что, оказывается, опять спала.

Сны атакуют меня один за другим, без передышки. Раньше мне вообще не снилось ничего, могу поклясться. А теперь я не знаю, как остановить этот поток. Прямо как в «Заводном апельсине», когда герой с распорками в глазах вынужден смотреть фильм за фильмом.

Иногда мои сны повторяются. Особенно один в последнее время бывает очень часто. Сон про то, как я наконец теряю девственность; вчера я опять его видела, когда Алекс ушла. Но на этот раз боль была совсем невыносимая. И даже когда я проснулась, у меня все равно продолжало болеть между ног.

Раньше в этом сне была первая часть, очень приятная, и с нее всегда начиналось. Я ждала, чтобы это случилось, и чувствовала облегчение: наконец-то! Но теперь приятное вступление исчезло, и мы сразу приступили прямо к делу. Все это уже похоже на навязчивый кошмар.

И притом мне каждый раз делается все больнее и больнее. Я не могу разглядеть его лица, а когда он заканчивает, то вообще поворачивается спиной. Его плечи трясутся от презрительного смеха. Он говорит, чтобы я вытерлась, хотя от него не осталось никаких следов. Потом я слышу, как он снимает резинку и бросает в ведро. Вижу, как его рука тянется за пачкой салфеток. Я понимаю, что он вытирается.

И тут я вдруг больше не могу здесь быть: это невыносимо, мне даже дышать тяжело. Я сажусь, расправляю одежду и пытаюсь уйти, но он не пускает. Похоже на те кошмары, в которых ты не можешь двинуться, – когда ноги словно налились свинцом, или ты просто забыл, как ими управлять. Вот только сейчас мои движения контролирует он. Не пускает меня и не говорит почему. Больше ничего не происходит, но я все равно знаю, что это очень плохо. Знаю, что у сна нехороший конец. И я чувствую, что самого ужасного еще не видела.

Я боюсь засыпать. Боюсь увидеть его лицо. Мне кажется, я знаю, кто он. Но я не хочу. Не хочу, чтобы это был он; не хочу, чтобы он так со мной это делал. Пусть даже все это мне только снится.