Однако в четверть Василий Петрович Грабенко выводил ему тройку, задав неожиданно общий простой вопрос, и ставил за него «5». Вот и получалось после бесконечных колов и двоек – тройка в четверти.

Не лучше были дела и с другими предметами, кроме гуманитарных. Так что Сережа Корсаков был, как говорили учителя, «способным», но «заторможенным мальчиком».

И в какое-то мгновение он махнул рукой на себя… До конца школы было еще пять лет… потом пять лет института, потом еще два-три года какой-нибудь аспирантуры – всего тринадцать лет учебы!

Тринадцать! Целых тринадцать лет каторги! А ему-то было тогда всего одиннадцать… Двенадцать будет только через три месяца.

Так что будь что будет!

А дальше началась библиотечная горячка. Школьную и детскую библиотеки Сергей проглотил за несколько месяцев и, наконец, решился явиться во взрослую, районную – на Покровке.

– Тебе что, мальчик? – спросила его полная, усатая тетка.

– Мне… «Гаргантюа и Пантагрюэль», – выдохнул Сережа.

– Мы детей не записываем. Тебе сколько лет? Он покраснел и еле вымолвил:

– Четырнадцать скоро будет.

Библиотекарша с сомнением рассматривала этого серьезного бутуза, еле видимого из-за библиотечной стойки.

– Ну, хорошо… Давай заполним формуляр…

Пока она писала, Сережка начал хватать одну книгу за другой, лежавшие на прилавке. Все – от «Кавалера Золотой Звезды» до темно-зеленых томов Диккенса – казались ему таинственными, притягательными и желанными.

– Только «Гаргантюа и Пантагрюэль» на дом дать не можем! – И на испуганно-вопросительный взгляд мальчика ответила: – Читай в читальном зале… Он до девяти работает. Сейчас народа немного, а к вечеру места не будет. «Вечерники» набьются. Так что занимай место…

И она, уйдя в пространство между стеллажами, наконец вынесла Сереже толстенную старую книгу.

– Читать нужно в любом возрасте. И в двенадцать, и в восемьдесят! – улыбнулась она мальчику.

– А можно эти две книги я еще домой возьму? – расхрабрился покрасневший Сергей. – Вот этого «Кавалера…» и Диккенса.

– Эти – бери. Сейчас только запишу.

Корсаков занял место за столиком на двоих у окна. За стеклами спешили обычные люди с сумками, авоськами, какими-то кулями. Шел мелкий снег с ветром, и люди прятали от него лица. А он, Сережа Корсаков, сидел в тепле, за светлыми занавесками, среди культурных людей и перед ним лежала знаменитая, старинная книга.

Сергей почувствовал себя новым, почти взрослым человеком. Какое-то сладкое волнение пробежало по всему телу. Он знал, что у него уже пылали щеки, и ему стало жарко. Он снял пальто, положил на свободное место рядом с собой – хорошо, что он надел в библиотеку перешитую из отцовского старого френча вполне приличную курточку.

Он раскрыл книгу… И начал читать… Сначала он ничего не мог понять – старинный изящный слог словно не подпускал его к смыслу читаемого. Потом он понял, что это не просто роман, а игра писателя с ним, с читателем. Здесь и ирония, и подковырки, и фантазии. И гипербола – так называется по-взрослому преувеличение.

Прочитав страниц пять, Сережа почувствовал усталость и начал рассматривать картинки… Это были гравюры Доре. Их было много, они были и смешные и странные. И даже… неприличные.

Сережа хихикнул, и тут же услышал голос библиотекарши:

– Тишина в читальном зале!

И она как-то по-свойски, как ровесница, подмигнула Корсакову.

…Сергей вывалился из библиотеки одним из последних. Читальный зал был к вечеру забит взрослыми дядьками, склонившимися над кучами учебников… Почти все они были в бывших военных френчах без погон, в старых шинелях.

Они старательно морщили лоб, хмурились от умственного напряжения.

Это все были «вечерники», оканчивающие вечернюю школу, или учащиеся первых курсов вечерних институтов.

Когда-то, через много-много лет, Корсаков наткнулся на запись в дневнике В. Вересаева: «Вы никогда не замечали, что на портретах у гениев всегда очень глупые лица. А знаете почему? Потому что им было легко думать. Не нужно было привлекать к умственному процессу лицевые мышцы».

Сергей Александрович тогда рассмеялся, вспомнив нахмуренные, испитые от напряжения лица своих взрослых сочитателей по вечерним занятиям в библиотеке.

В тот первый вечер Сережа вернулся домой чуть усталый, но довольный, как после полноценного трудового дня.

– Где ты пропадал столько времени? Мы уже поужинали! Опять разогревать надо. – И мать ушла на кухню.

– Это что за книги? – поинтересовался Слава. Брат был старше Сережи на шесть лет.

– Библиотечные! – не без тайной гордости ответил Сережа.

– Ну, «Кавалер Золотой Звезды» – это полная мура, – отбросил он на диван красивую красную книгу. – А Диккенс? Не рано ли тебе его читать?

– Я уже «Гаргантюа и Пантагрюэль» прочитал, – с гордостью ответил Сережа. – Девяносто страниц целых!

– Ну, и что понял? – съязвил старший брат.

– Что нужно, то и понял! – Сережа аккуратно сложил свои библиотечные книги в стопку к школьным учебникам и пошел мыть руки.

За ужином он заснул. Сережа не помнил, как разделся, лег в кровать и быстро заснул. Только в последние мгновения перед его глазами все мелькали озорные, веселые, толстые, подмигивающие лица с гравюр Доре. Он улыбнулся во сне от прилива какого-то нового, надежного, безбрежного счастья, что ждало его впереди!

Через полгода Корсаков был уже записан в четырех окрестных библиотеках. Сначала носил книги в школьном портфеле, потом пришлось пользоваться большой материнской сеткой-авоськой.

С чувством гурмана, сладким и тревожившим все его существо, приходил Сережа домой, усаживался в кресло с ногами и раскладывал вокруг себя новые сокровища. Гладил их, читал названия, предисловия, ласкал свои приобретения.

Он читал всё: исторические романы серии ЖЗЛ, классику, иностранную литературу, книги Куна о древности, самые последние новинки в свежепахнущих типографской краской и клеем толстых журналах… Сережа не просто глотал книги, он входил в какой-то транс, в другую жизнь, в другие времена… И когда его звали ужинать, он словно выходил из другого мира и снова видел обыденное – спящего отца, склонившегося над письменным столом брата, изучающего китайский язык, мать с тарелками и сковородками…

Ему нужна была минута-другая, чтобы снова вернуться в свою комнату.

– Ты уроки-то выучил? – подозрительно глядя на Сережу, спрашивала мать.

– Выучил, выучил… Еще до библиотеки. Удивительно, но Корсаков начал лучше учиться, хотя занимался теперь гораздо меньше.

Он стал тише, задумчивее. Часто, идя по улице, он играл сам с собою в Александра Македонского или Коловрата, был Оливером Твистом или королем Лиром. Только финалы этих прочитанных историй были у него другие – счастливые – без смертей и предательств.