Корсаков осмотрел себя – нарядные туфли, деловой костюм, короткий английский плащ, суковатая трость с медным набалдашником… Значит, он ехал по делу?

Но куда? К кому?

Он медленно снял тонкие очки в золоченой оправе, не спеша, с усилием потер переносицу… На мгновение все поплыло у него перед глазами…

Нет, он не мог вспомнить! Снова надев очки и глубоко вздохнув, он сделал решительный шаг на тротуар.

Через минуту он уже шел в толпе. Его обтекали люди, так как Корсаков двигался не торопясь, глядя по сторонам, узнавая и не узнавая улицу, на которой жил уже больше двадцати лет.

«Ну хорошо… – думал Сергей Александрович, – значит, ничего серьезного у меня на сегодня нет…»

Он не хотел признаваться себе в провале памяти. Это было обычное его отношение к любым болезням. «Колет сердце – пройдет… Болит спина – надо полежать… Болит голова – прими аспирин и постарайся не думать об этом».

Главное – никакого страха! Это же его организм! Это – он сам. А сам он с собой всегда разберется…

Неожиданно Сергей Александрович увидел у тротуара свободное такси и замахал ему рукой.

– Вам куда? – спросил чуть удивленный шофер. «У такого солидного дяденьки должна быть своя машина».

Сергей Александрович быстро взглянул на него, явно не зная, какой адрес назвать.

– Так куда вам ехать?

– Мне? – Сергей Александрович на минуту закрыл глаза и неожиданно произнес, словно вспоминая что-то совсем давнее, почти забытое. – Малый Казенный переулок… Дом шестнадцать! – И чуть тише добавил: – Квартира двадцать.

– Это где же?.. – Шофер включил таксометр.

– Рядом с Чкаловским домом.

– На Земляном валу?

– Да… Да… Так, кажется.

И Корсаков прикрыл глаза. В его мозгу возникли еще цифры «К-7-74-55».

Такой телефон он запомнил с детства.

– Здесь направо и вот около первого большого дома подождите меня!

Корсаков легко выпрыгнул из машины и остановился перед могучим семиэтажным «доходным» домом 1911 года постройки, из серого гранита, с большими окнами, эркерами, балкончиками, высоким крыльцом.

Это был дом его детства, его молодости. Он уехал отсюда в двадцать три года. Больше сорока лет назад.

Сергей Александрович закинул голову, чтобы разглядеть свой пятый этаж, но он был по-прежнему так высоко, что у него чуть не свалилась тирольская шляпа с головы.

Он перевел дыхание… Он волновался, и руки его начали дрожать.

«Ну что я тут делаю? Все изменилось! Ни одного знакомого лица! Вот и парадная дверь стала другая. Куда подевались огромные, с хрустальными краями стекла? Разве что огромная медная ручка, надраенная, отмытая, сияющая, на месте!»

Корсаков стал медленно подниматься по высоким восьми ступенькам и, только поднявшись на последнюю, понял, что дверь заперта – серьезно, наглухо, с глазком, с двумя камерами слежения.

Он не знал, как ему поступить. Может быть, повернуться и уехать назад? Но тут он заметил большую медную кнопку вызова. Он невольно потянулся к ней… И дверь тут же открылась.

На пороге стоял пожилой, но еще вполне крепкий мужик с военной выправкой.

– Вы к кому? Вам назначено?

Сергей Александрович на секунду замер, разглядывая охранника, его элегантную, но строгую форму.

– Ну так… вы к кому? – повторил страж дома. Корсаков сделал «государственное лицо» и ответил тихо, но весело.

– Мне в двадцатую квартиру! – И сделал шаг внутрь вестибюля.

Охранник не посмел остановить столь солидного, уверенного в себе посетителя.

– Пятый этаж, – подсказал он.

– Я помню, – еле слышно ответил Корсаков и начал подниматься по широкой – в шестнадцать ступенек – парадной лестнице, ведущей на верхний вестибюль к лифту.

– Там сейчас голландцы сидят, «Эйнхорд лимитеэ», так что квартиры двадцать там нет! – снизу крикнул ему охранник.

Корсаков молча кивнул, у него не было сил отвечать. Его била мелкая дрожь.

Да, это был тот же вестибюль, только свежеотремонтированный, с широкой ковровой дорожкой, с обновленными мраморными панелями, с медными поручнями, перебранным сияющим наборным полом, с новым широким и бесшумным лифтом.

Но все равно это был его дом, его ступени, на которых он когда-то рассаживал ребят и давал им концерт, подражая Валерии Барсовой… Во дворе его так и звали «Соловей».

Сюда они с мамой и братом вернулись после эвакуации в 43 году. Он, четырехлетний, не в силах был открыть огромную парадную дверь и ждал какого-нибудь взрослого, чтобы прошмыгнуть в тротуар. В тенистый тихий, полный новых запахов, – особенно после того, как дворник Абдулл – щедро и весело – польет тротуар из шланга. Направо, чуть вдалеке шумело Садовое кольцо, переходить которое было строго-настрого запрещено матерью, а слева – казенный горбатый переулок, вся левая сторона которого была застроена такими же, как его, доходными, могучими домами, которые казались особенно громадными потому, что на другой стороне переулка стояли одноэтажные домики института им. Мечникова… Дальше большой парк, в глубине которого была желтая, какая-то веселая девчоночья школа… А еще дальше облупленная дворянская усадьба, где располагался Институт труда и профессиональных заболеваний.

Там посредине центральной клумбы стоял незаметный памятник какому-то странному человечку. На фронтоне было написано: «Спеши творить добро».

А еще ниже – два слова: «Доктор Гааз».

Но эти слова он прочтет позже, через несколько лет, когда пойдет учиться в старую Елизаветинскую гимназию в соседнем, параллельном переулке – Большом Казенном…

В школу № 330 со знаменитым директором Афанасием Трофимовичем Мостовым.

Как все это было давно! Никого из его учителей уже нет в живых, давно, еще когда Корсаков кончил школу, умер и громогласный заслуженный учитель, кавалер ордена Ленина – Афанасий Мостовой.

Да и среди его школьных друзей, просто одноклассников, тоже уже мало кого осталось.

А вот он, Сергей Александрович Корсаков, живет! Живет назло всем врагам и болезням.

Так же как жив и его дом. Только ставший совсем другим. Не осталось ни одной коммунальной квартиры, ни одного из соседей. Дом приватизирован, отремонтирован и сдается внаем, в основном иностранным фирмам под небольшие офисы.

С парадной стороны, выходящей в переулок, всегда были шестикомнатные квартиры – с ванной, кухней, темной комнатой для прислуги и черным ходом.

Квартиры с другой стороны, выходящие во двор, были четырехкомнатные – тоже с ванной и кухней, но без комнаты для прислуги и без выхода на черный ход.

Все, наверно, перестроили, убрали кухни, темные комнаты пустили под небольшие склады… Что же сделали с ванными комнатами?