— Да, не было, — говорит Хайде, — но у нас был пятилетний план. Получая жалованье, я откладывал деньги.

Он достает из кармана банковскую книжку, и она идет по кругу. Записи в ней только черными чернилами.

— Надо же! — удивленно восклицает Порта. — Ни одной красной цифры. Если раскрыть мою, то нужно надеть темные очки, чтобы защитить глаза от красного цвета!

— Откуда ты знаешь, что годишься для военной карьеры? — наивно спрашивает Малыш.

— Гожусь, — категорически заявляет Хайде. — Через десять лет, когда вас снова призовут, я буду начальником штаба дивизии.

— Отдавать тебе честь мы не будем, — холодно говорит Малыш.

— И не нужно, — надменно отвечает Хайде.

— То есть ты даже не будешь узнавать нас, когда станешь начальником штаба? — поражается Малыш.

— Не буду иметь такой возможности, — гордо говорит Хайде. — Я буду принадлежать к другому классу. Человеку приходится постоянно сжигать за собой корабли.

— Будешь сжимать губы, как оберст Фогель? — спрашивает Малыш, глядя на Хайде с таким восхищением, словно Юлиус уже служит в генеральном штабе.

— Сжимание губ тут ни при чем, — отвечает Хайде с самодовольным видом. — Это вопрос личной гордости.

— Будешь ходить с моноклем в глазу, как «Задница в сапогах»[119]? — спрашивает Порта.

— Если у меня ослабеет зрение, в чем я сомневаюсь, то буду носить монокль на прусский манер. Я против того, чтобы офицеры носили очки. Они только для конторских служащих.

Проходя по замерзшему болоту, мы встречаемся со взводом пехотинцев со зверского вида обер-фельдфебелем во главе.

— Откуда вы? — удивленно спрашивает Мозер.

— Мы единственные уцелевшие из первого батальона Тридцать седьмого пехотного полка, — грубо отвечает обер-фельдфебель и плюет в снег.

— Что ты себе позволяешь? — резко спрашивает Мозер. — Забыл, как положено докладывать офицеру? Возьми себя в руки, приятель! Перед тобой офицер!

Обер-фельдфебель пристально смотрит на офицера. Его зверское лицо корчится от ярости. Потом молодцевато щелкает каблуками, берется левой рукой за ремень автомата, а правую опускает по шву, как того требует устав.

— Герр обер-лейтенант, — кричит он, как на плацу. — Обер-фельдфебель Клокдорф и девятнадцать человек в других званиях, оставшиеся от первого батальона Тридцать седьмого пехотного полка прибыли за распоряжениями.

— Вот так-то лучше, — улыбается обер-лейтенант. — Мы тоже оставшиеся. Похоже, немецкий вермахт распродает остатки по бросовой цене!

— Ты ожидал чего-то другого? — вполголоса спрашивает Порта. — Любой дурак мог догадаться, чем все это кончится.

Мозер слышит замечание Порты и подходит ближе к обер-фельдфебелю.

— Имеешь какое-то представление о том, что происходит в этом районе?

— Нет, герр обер-лейтенант. Знаю только, что немецкой армии здорово достается!

— То есть ничего не знаешь? — кричит Мозер. — Не читал сообщений вермахта? Это твой долг! Приказы свыше! Значительно свыше!

По нашим рядам прокатывается усталый смех.

Обер-фельдфебель удивленно смотрит на Мозера. Он что, сумасшедший? Чем это может кончиться? Но немецкие солдаты привыкли иметь дело с сумасшедшими. Он делает глубокий вдох и снова щелкает каблуками. Сумасшедшим пруссакам это нравится.

— Герр обер-лейтенант, во взводе у меня есть унтер-офицер, служивший в штабе дивизии. Он говорит, что мы готовим новый фронт к западу отсюда.

— Какой ты кладезь новостей, приятель! — широко усмехается Мозер. — Значит, мы готовим новый фронт к западу отсюда? Может быть, перед Берлином?

— Вполне возможно, герр обер-лейтенант. Если не предпочтут Париж.

Поздно ночью мы входим в кажущуюся призрачной деревню без признаков жизни. Маленькие домики робко выглядывают из сугробов.

Порта первым замечает идущий из труб дым.

Признаки жизни!

— Там кто-то разговаривает, — говорит Малыш, напряженно прислушиваясь.

— Уверен? — скептически спрашивает Мозер.

— Раз Малыш что-то слышит, значит, есть что слышать, — выразительно заявляет Порта. — Этот парень может услышать, как птица в гнезде портит воздух. Притом за тридцать километров и против ветра.

— По-русски говорят или по-немецки? — спрашивает Легионер.

— По-русски. Женская болтовня.

— Что они говорят? — спрашивает Легионер.

— Не понимаю по-ихнему, — отвечает Малыш. — Чего бы им не говорить на немецком языке? Говорить по-иностранному подло.

— Отлично! — решает обер-лейтенант. — Очистим деревню и проведем здесь ночь.

При мысли о тепле и еде рота поразительно оживляется. В деревне должно быть что-то съедобное.

Порта поднимает мешок для хлеба и запускает внутрь набитую на таких делах руку. Мешок пуст. Порта с отвращением швыряет его на пол. Мы обыскиваем дома, держа оружие наготове. Рисковать не собираемся. Будем стрелять на самый легкий звук. Можем открыть огонь даже по детям, если сочтем их опасными, а здесь, в России, дети могут быть опасны. Как-то семилетний ребенок забросал гранатами целую роту. В этом отношении разница между Россией и Германией небольшая.

— Осторожнее! — кричит Мозер, когда мы входим в кирпичное здание вслед за Стариком.

— Черт! — говорит Порта. — Темно, как у негра в заднице!

— Тихо! — шепчет Малыш, остановясь так, будто наткнулся на стенку. — Здесь что-то неладно!

— Tu me fais chier[120], — шепчет Легионер, опускаясь на колени за стопой ящиков.

— Кто-то взводит курок! — отвечает Малыш, пристально вглядываясь в темноту.

— Уверен? — обеспокоенно спрашивает Хайде. Он держит в руке наготове гранату.

— Иди, посмотри, — еле слышно шепчет Малыш.

Мы с натянутыми нервами опускаемся на пол.

— Закройте глаза, — шепчет Старик. — Я выпущу ракету.

Глухой хлопок, и ракета взлетает к потолку.

Мы закрываем глаза. Синевато-белый свет жжет их, как огонь.

Порта приподнимается, плотно прижимает ручной пулемет к бедру и выпускает очередь. Лента извивается, как раненая змея. Трассирующие пули летят в дальний угол.

Пронзительные женские крики заглушают стук пулемета. Из угла злобно строчит автомат. К ногам Малыша катится граната. Он быстро подхватывает ее и бросает обратно. Она с грохотом взрывается в воздухе.