В апреле передовые подразделения армии союзников действительно освободили Бельзен, Бухенвальд и Дахау. Гиммлер был совершенно уверен, что проявил исключительную человечность, не взорвав лагеря вместе с заключенными задолго до того, как союзники их захватят, однако его жест никто так и не оценил по достоинству. Картина, представшая глазам английских и американских солдат, была ужасающей – еще никогда условия содержания в лагерях не были столь бесчеловечными. Голод, болезни, скученность привели к тому, что и в бараках, и в казармах охраны царила атмосфера безнадежности, равнодушия и беспомощного бездействия. Некоторые узники медленно умирали, но никто не мог и не хотел облегчить их страдания. Так миру впервые стало ясно, что человек двадцатого столетия может сделать с другим человеком во имя расовой чистоты.

Первые британцы вступили в Бельзен 15 апреля. Бухенвальд Кальтенбруннер приказал эвакуировать, и эвакуация, по свидетельству Шелленберга, действительно началась 3 апреля, хотя Гиммлер, судя по всему, об этом не знал. Он остановил эвакуацию только неделю спустя, так как пообещал президенту Швейцарии не трогать Бухенвальд до прихода союзников. (По-видимому, это обещание было дано им с целью произвести благоприятное впечатление на генерала Эйзенхауэра.)

Номинально Гиммлер все еще оставался полководцем – руководителем СС и командующим Резервной армией, хотя в суматохе последних недель все войска перешли под непосредственное управление Гитлера. Тем не менее 12 апреля Гиммлер издал строгий приказ, согласно которому командиры, не сумевшие удержать вверенные им города, приговаривались к смертной казни. «Боевые командиры, приписанные к каждому городу, несут личную ответственность за выполнение этого приказа. Невыполнение командиром своего долга, а также попытка государственного служащего склонить командира к такому невыполнению, караются смертной казнью»38.

Керстен тем временем ждал в Стокгольме официального разрешения для Сторча посетить Германию. Десятого апреля Бернадотт привез Керстену письмо от Брандта, в котором тот сообщал, что Гиммлер, хотя и не назначил дату встречи, помнит о своих обещаниях. Но на самом деле предстоящее мероприятие серьезно беспокоило Гиммлера. Тринадцатого апреля он сказал Шелленбергу: «Как я могу сделать это, если Кальтенбруннер постоянно находится рядом? Если что-то пойдет не так, я окажусь полностью в его власти».

Это был как раз один из тех случаев, когда в борьбу за Гиммлера пришлось вмешаться Шелленбергу. Чтобы успокоить рейхсфюрера, он тайно договорился с профессором де Кринисом, чтобы тот представил полный отчет о состоянии здоровья Гитлера, однако, пока такого документа у него не было, Гиммлер не в силах был решиться ни на что конкретное. В один из дней он даже пригласил Шелленберга на прогулку в лесу рядом с его домом в Вюстроу, чтобы поделиться своими тревогами.

«Шелленберг, – начал Гиммлер, – по-моему, Гитлер уже не может предпринять ничего путного».

«Все его последние поступки, – ответил Шелленберг, – указывают на то, что пришло время действовать вам».

Дальнейший разговор Шелленберг передает следующим образом:

«Гиммлер сказал мне, что, помимо Брандта, я – единственный человек, кому он может доверять. После этого он стал советоваться, как ему быть. Ведь я не могу застрелить Гитлера, сказал Гиммлер, не могу отравить, не могу арестовать, потому что тогда вся военная машина перестанет функционировать. Я ответил, что это не имеет значения и что у него есть только два пути: либо пойти к Гитлеру и, откровенно рассказав ему о том, какие катастрофические последствия имели его последние приказы, заставить его отказаться от власти, либо устранить его силой. Гиммлер возразил, что, стоит ему заговорить с Гитлером в таком ключе, фюрер придет в бешенство и просто– напросто застрелит его. Тогда я сказал: «В ваших силах предотвратить подобный исход. Многие высшие руководители СС все еще преданы вам, они выполнят любые ваши приказы. Вы достаточно сильны, чтобы арестовать его. Ну а если не будет другого выхода, в дело вмешаются врачи».

В конце концов Гиммлер последовал совету Шелленберга и назначил встречу со Сторчем на 19 апреля, так как ему было известно, что в это время Кальтенбруннер будет в Австрии. Керстен получил сообщение 17 апреля, но Сторч уже не мог приехать в Германию. Поэтому первым евреем, который вел прямые переговоры с Гиммлером на более или менее равных условиях, стал директор шведского отдела Всемирного еврейского конгресса в Нью-Йорке Норберт Мазур, действовавший по поручению Сторча. В Германию он отправился по подложным документам, к тому же в дороге его опекал Керстен. Девятнадцатого они прибыли в аэропорт Темпельхоф на самолете, который доставил посылки от Красного Креста. Там их встречали солдаты СС; они щелкнули каблуками и выкрикнули: «Хайль Гитлер!» – но Мазур спокойно приподнял шляпу и ответил: «Добрый вечер», затем на машине СС они выехали в Хартцвальд, чтобы дождаться Гиммлера, который провел целый день в Берлине, совещаясь с министром финансов графом Шверином фон Крозигом. Встречу в доме графа организовал Шелленберг, надеявшийся, что министр сможет убедить Гиммлера предпринять действия, которых от него ждали, «с Гитлером или без него»39.

Гиммлер не смог встретиться с Мазуром ни 19-го, ни 20 апреля, потому что это был день рождения Гитлера. Вечером 19-го он послал Шелленберга в Хартцвальд, чтобы тот подготовил почву для переговоров, которые Гиммлер собирался начать сразу после празднования дня рождения. По утверждению Шелленберга, Гиммлер заказал шампанское, чтобы поздравить фюрера.

Но 20 апреля оказалось весьма неподходящим днем для праздника. Американцы уже перешли через Эльбу и заняли Нюрнберг; британские части подступали к Берлину с запада, а советские войска полным ходом наступали с востока – вскоре американская и Советская Армия должны были встретиться. В этой обстановке Гитлер решил принимать гостей в бункере, сооруженном на глубине пятидесяти футов под зданием канцелярии. Хотя Гиммлер вопреки совету Шелленберга все же решил появиться на приеме и пожать руку Гитлеру, однако на приватную беседу к фюреру вместе с руководителями других служб его не пригласили. Вместе с остальными он вынужден был встать в очередь, чтобы поздравить человека, которому верно служил полтора десятилетия. На приеме присутствовали Геринг, Геббельс, Риббентроп и Шпеер, а также гросс-адмирал Дёниц, Кейтель и Йодль. За всеми пристально наблюдал Борман. Предполагалось, что теперь Гитлер отправится на юг и возглавит германское сопротивление, центром которого станет Оберзальцбург. Гиммлер, как и остальные, убеждал его поступить именно так, но Гитлер не стал объявлять о своем решении, сказав только, что в случае, если Германия окажется разделенной на две части, гросс-адмирал Дёниц должен взять на себя руководство обороной на севере. Дорога на юг все еще была открыта, и по окончании приема приглашенные поспешно разошлись. Геринг, путешествовавший в сопровождении целого каравана машин, с важным видом отбыл в безопасный Оберзальцбург; Шпеер поспешил в Гамбург с намерением спасти от разрушения как можно больше промышленных предприятий; Риббентроп задержался в Берлине – в его услугах больше не нуждались. Только Геббельс и Борман остались с Гитлером, ожидая его решения – должны ли они остаться и умереть в Берлине или бежать на юг, чтобы попытаться еще немного отдалить неизбежный конец.