Официант забирает у меня пустой бокал, и в тот же миг легкая женская рука ложится на мое плечо. Оглянувшись, вижу перед собой Пьетру, что скривила губы в жесткой усмешке. Двоюродная сестренка постукивает наманикюренным ноготком по бокалу, в котором мерцает темно-рубиновое вино. Благородный напиток плещется внутри сосуда, когда кузина плавно двигается под соул-трек.

— Чего тебе? — рявкаю я.

Пьетра склоняет голову набок, противно и фальшиво улыбаясь. Господи, мне хочется ее придушить! По ее венам течет не кровь, а серная кислота. Как вообще можно быть такой стервой? Такой гадкой змеей? Хотя от своей матери и моей матери Пьетра далеко не отошла.

— Да ничего… Просто поболтать с тобой захотелось, — пропев это, она делает несколько глотков.

Сверля меня взглядом своих темных глаз, кузина придвигается на один шаг. И на высоких каблуках она достает мне всего по подбородка, потому ей приходится встать на цыпочки, чтобы приблизить губы к моему уху.

— Угадай, чем сейчас занята Бланш?

Я инстинктивно шарю глазами по толпе. Где она? Εе тут нет. Она же не?!..

— Неужели ты действительно думаешь, что я не рассказала ей о вашей с Исайей безобидной игре? — выпятив нижнюю губу, словно маленький ребенок, Пьетра неестетственно хмурится.

Вне себя от злости, я хватаю сестру за локоть с такой силой, что удивительно, как не сломалась кость. Глубоко задышав, она вырывается. Мое лицо в нескольких миллиметрах от ее смуглого омерзительного лица. Жаль, что мы с ней носим одну и ту же фамилию!

— Нет! — сквозь зубы процеживаю.

Кивая активно головой, Пьетра задевает мой нос своим. Проклятая сука!

— Да.

Я кричу, почувствовав, что готов заплакать:

— НЕТ!

А затем, разжав руку и отбросив кузину от себя, я бросаюсь по винтовой лестнице вниз. У меня была масса возможностей сознаться во всем Каталин, но ни разу я не воспользовался ни одной из них.

Каталин

Пока весь привычный мир не расплылся, не смазался, не разрушился и не ушел из-под ног, я была счастлива. С родителями и Джакобом я рассматривала интерьер яхты, напоминающей шикарный нью-йоркский пентхаус. Мама восхищалась спальней, что оснащена огромной кроватью, отделанной деревянными панелями. Папе же понравился рабочий стол, установленный у широкого окна, откуда открывается успокаивающий пейзаж. Джакоб выказал свой восторг насчет панорамных окон в другой каюте, которые обеспечивают невероятный вид на океан и создают ощущение открытости пространства. Мы были в каждой каюте, и компанию нам составило много других людей. А удобно выполненные проходы позволили всем нам не сталкиваться в коридорах.

Но потом наше счастье и гармония разлетелись на части, словно бусины рассыпались по полу. Папа хвалил верхнюю зону отдыха, которая снабжена раздвигающейся крышей, и именно оттуда лучше всего любоваться морем. Я улыбалась тому, как радовались наши с братом родители. Я ликовала вместе с ними, уверенная, что эта была крутая идея — привезти их сюда, однако на деревянных ступенях послышался грохот каблуков. Обернувшись назад, я встретилась взглядом с Бланш. Ее сильно подведенные карандашом голубые глаза смотрелись роскошно. Эффектной модельной внешностью она незамедлительно привлекла внимание всех находящихся здесь парней.

Крутя округлыми бедрами, Бланш изысканной походкой подошла ко мне. Я почему-то замерла на месте еще тогда, когда только увидела ее на лестнице.

Она долго смотрит мне в глаза, а позже отстраняется на несколько сантиметров, чтобы оглядеть с ног до головы.

— Что такое? — не выдерживаю я, разведя руки в стороны.

На мгновение озираюсь назад и, убедившись, что мама с папой увлечены фуршетом и разговорами друг с другом, умиротворяюсь хотя бы в этом.

— Погоди-погоди, — выставив указательный палец вверх, говорит издевательски Бланш, — хочу ещё пару минут запомнить тебя вот такой: глупой идиоткой, искренне поверившей, что ею всерьез может заинтересоваться крутой и богатый мужик.

Я яростно фыркаю себе под нос и, вежливо попросив ее проваливать, отворачиваюсь. Конечно же, мне думалось, что Бланш язвит потому, что ей обидно за разорванные отношения с Маркусом. Но до того как они ненадолго стали парой, Маркус был рядом со мной практически круглосуточно. Это она, приехав из другой страны, стала вешаться на него и предлагать себя. Я ни в чем перед ней не виновата.

Музыканты в зоне отдыха сменились на коллектив во главе с солисткой — миниатюрная коротковолосая девушка запела песню «Libertà»,*2 которую итальянцы считают вторым гимном.

Я понадеялась, что Бланш отстанет и поднимется обратно наверх, к своей подружке, но тут она заявляет:

— Какая же ты дурочка!.. Маркус заключил пари с Исайей о том, что переспит с тобой. Очень жаль, но я не в курсе, что он получил, трахнув тебя. Можешь у него сама об этом спросить.

Вся задрожав, с бешено бьющимся сердцем я поворачиваюсь к Бланш. Она торжествующе уставилась на меня, наблюдая, как из моих глаз брызнули слезы. Ее губы, покрытые ярко-красной помадой, дернулись в саркастической ухмылке.

С трудом выдержав ее ненавистный и коварный взгляд, я бормочу что-то неясное, еле ворочая языком. Бланш хмыкает, сложив руки на груди, и выглядя при этом еще более бесподобной. Джакоб позади растерянно произносит:

— Каталин?

Боюсь, он был свидетелем моей короткой беседы с бывшей Маркуса. Я чуть было не затряслась от рыданий. Собрав ладони в кулаки, я едва сдерживаю себя в руках. Комок в горле становился только больше, но я никак не решалась посмотреть на брата. Мне стыдно. Мне ужасно стыдно! Слезы льются градом. Я не могу ни остановить их, ни вытереть лицо, потому что это те самые кошмарные мгновения, когда тело отказывается выполнять любые движения.

Голос Марка Ферраро раздается внизу раньше, чем он сбегает по лестнице, не глядя под ноги и не держась за перила.

— Ката-алин! Ката-алин!

Так или иначе, он опоздал. Я уже не та, какой была пять минут назад. Все безвозвратно изменилось. И он понимает это, когда, найдя меня среди остальных гостей, ловит мой взгляд.

— Каталин? — произносит Маркус трясущимся баритоном.

Я шумно сглатываю вставший в горле ком, однако тот никуда не девается. Бланш по-прежнему стоит напротив, только я ее больше не вижу, сконцентрировав все внимание на Маркусе, несмело шагающем вперед. Я плачу, то ли с удивлением, то ли с озадаченностью отмечая, что и он начинает ронять слезы. Одна за другой они капают ему на скулы, а следом — на черную водолазку. Уяснив, как обстоят дела, Маркус решается на лихорадочные и порывистые заявления:

— Я… Я люблю тебя! Я правда люблю тебя! Ты… Ты слышишь? Ты мне веришь?!

Он срывается на крик, и тогда же рядом со мной вырастает Джакоб. Вцепившись мне в запястье, он требует того, чтобы я ушла с ним, иначе скоро родители тоже станут частью данной разборки.