— Ты лишь мне рассказала о том, что встречаешься с этим ублюдком, — выплевывает он с презрением, кривя носом. — Хорошо, что отец ничего не знает. Уйдем отсюда!

Я остаюсь стоять на месте и всматриваться в лицо Маркуса, до сих пор не признавая до конца очевидного — этот мужчина обманщик и предатель. Он использовал меня. Использовал!

Джакоб настаивает:

— Пойдем, Каталин!

Когда вмешивается Маркус, все становится намного хуже. Ринувшись вперед, он отталкивает Бланш, на что та возмущенно огрызается. Марк приказывает ей заткнуться, сразу после переведя взор ко мне. Его глаза, которые я так любила… люблю? Его глаза, в которых горько-зеленый цвет слился с цветом горячего шоколада… Что же с нами случилось? В какой момент Маркус столь дьявольски поступил со мной?! В какой момент он посчитал, что имеет на это право?!

В какой момент?..

— Убирайся прочь! — орет брат на Ферраро, пытающегося отобрать меня у Джакоба.

— Я не отрицаю, что виноват, — оправдывается Марк, не скрывая жалобного и сокрушенного тона, — но я обязан поговорить с Каталин тет-а-тет.

Джакоб в очередной раз толкает Маркуса в грудь. Мне не должно быть больно. Мне должно быть все равно. И все-таки я испытываю нестерпимую боль внутри оттого, как Ферраро обращается с просьбами к моему родному брату.

— У тебя больше нет такого права, подонок!

Больше не удерживая себя в допустимых рамках, Джакоб врезает Марку кулаком в челюсть. От удара Маркус мгновенно распростирается на полу каюты. Ахнув, я прикрываю рот руками. И, заплакав сильнее, громче, умоляю брата прекратить все это. Он собирается ногой заехать Ферраро по лицу, но моя реакция быстро срабатывает, и я оказываюсь между Джакобом и лежащим Маркусом в два счета.

— Ты защищаешь его? — набрасывает на меня брат. — Ты защищаешь его?! Серьезно, черт возьми?!

Сейчас я очень жалею, что Бланш не знает итальянского языка. Она ознакомила меня с демонической стороной Маркуса, говоря на английском. Родители не понимают этого языка, зато Джакоб в силу своей профессии прекрасно им владеет. Мама с отцом, подбежав к нам, бледнеют от зрелища, представшего перед ними. Маркус поднимается на ноги. Я понимаю, что он не собирается отвечать на хук Джакоба. Он смирился с тем, что заслуживает штурма. Его нижняя губа рассечена; тонкая струя соленой крови из нее затекает в рот. Глаза ярко сияют. На скуле наливается краснотой синяк.

— Боже, Маркус, тебе больно? — Бланш прорывается сквозь сборище, окруживших нас людей. Рванув к Ферраро, она успевает всего лишь коснуться пальцем его плеча.

Он отшатывается назад и, выставив руку, надсаживает глотку:

— Держись от меня подальше! — Отступая к стене, он обе ладони задирает вверх, как будто боится причинить вред своей бывшей. — Держись подальше, — проговаривает Маркус отчетливее.

Отец в ступоре. Он не перестает спрашивать, в чем дело? Мама вторит ему, привлекая меня к себе за плечи.

— Дочка, расскажи, что служилось? — вопрошает она встревоженно. — Этот парень — ведь твой коллега с работы? Господи, почему Джакоб его ударил?!

Я ничего не могу сделать, чтобы успокоить маму. У меня ускоряется пульс. Чувствую, как дрожит сердце. Чувствую, что во мне, будто бы леденеют органы. И артерии, словно превращаются в лед. Я становлюсь сплошным айсбергом. Попросту нет сил, чтобы ответить маме. На пару секунд даже показалось, что я забыла венгерский. Не смогла вспомнить ни единого слова. А теперь, думаю, я вообще забыла, как разговаривать.

Отец с матерью, пo всей видимости, полагают, что я маленький ребенок. Они осыпают бесчисленным количеством вопросов и оба, подхватив меня под локти, дергают на себя в надежде, что я заговорю. Не вынеся подобного отношения, резко высвобождаюсь из их захвата. Они продолжают ругаться за моей спиной. А я, шагнув к брату, наконец-то способна произнести вслух хоть что-то.

— Не надо. Не бей его.

Джакоб, взглянув в мои глаза мимолетом, строго бросает:

— Не вмешивайся! Поднимайся наверх. — Увидев, что я в непонимании трясу головой, он упорствует: — Давай-давай, поднимайся.

— Нет… Нет, я никуда не пойду…

Широкая мозолистая ладонь берется за мою талию, лишив возможности остаться. Я знаю, что этот папа притянул меня к себе, желая, чтобы я выполнила распоряжение старшего брата.

— Я СКАЗАЛ, НАВЕРХ! — надрывает горло Джакоб.

— Не смей орать на нее! — Маркус в остервенении хватает его за воротник пиджака и встряхивает. — Не смей, ты понял?!

Брат впервые в жизни позволяет себе говорить со мной в таком тоне. Я ненавижу Маркуса за то, что он сделал, но мне так страшно… Страшно, что родители добьются моего возвращения в Венгрию. Как бы то ни было и что бы там ни было, я ведь люблю Марка. Пускай и ненавижу его.

Я люблю Италию. Я не хочу уезжать в Венгрию.

Не стоило все-таки ни мне принимать приглашение Алистера, ни моей семье. Лучше бы мы просто прогулялись по Риму, как и собирались. Отец насильно ведет меня по лестнице, пока я едва двигаю ногами. Мне не удается сдержать слезы, как только мы оказываемся наверху. Мама заново приступает к допросу, а я всего-то и хочу, что спрятаться и от нее, и от папы.

Неужели никому непонятно, как мне сейчас плохо?..

На главной палубе собралось не меньше гостей. Все они отлично проводят вечер: хохочут, пьют, веселятся. В те моменты, когда у тебя тошнотворное настроение, когда душат и слезы, и гнев, кажется совершенно несправедливым, что весь остальной мир вокруг продолжает жить привычной жизнью.

Ну почему, почему они смеются?

Пусть прекратят!

Солнце, как назло, медленно заходит за горизонт. Определенная часть отдыхающих любуется багрово-красным закатом. На пока еще отчасти синем небе мелькают редкие звезды. Кто-то закуривает, посмотрев наверх. Чтобы остыть, пускай и на чуть-чуть, я повторяю за этим человеком. Однако чертова английская речь, доносящаяся снизу, не дает мне овладеть собой.

Папа неожиданно зовет Алистера по имени. Он начинает говорить с ним по-итальянски, доказывая, что все же помнит язык данной страны. Небезупречно, но помнит. Папа не запамятовал, что Алистер — сын сегодняшнего именинника, и теперь отец просит высадить нас на берегу.

Я не имею понятия, возможен ли такой исход или нет. Мне, должна признаться, уже все равно. Я так слаба и опустошена эмоционально, что готова согласиться на все, если в итоге меня оставят одну.

Алистер, удрученно поджав губы, ведет плечами и вертит головой.

— Боюсь, это невозможно… — Он осекается, услышав громкие крики, и несется к лестнице. — Погодите… Что происходит?!

Он мчится вниз как раз в тот самый момент, когда я внезапно обессиливаю в душных объятиях отца. Тот подхватывает меня на руки, не давая упасть. Голос мамы страдальчески звенит над ухом; глаза пока еще различают темнеющее небо, а потом… ничего.