– Давайте перейдем к нему.

Марвин начал читать сон таким механическим голосом, что я остановил его и применил старое изобретение Фрица Перлза: попросил его начать сначала и описать сон в настоящем времени, как будто он переживает его прямо сейчас. Марвин отложил свой блокнот и по памяти повторил:

Двое мужчин, очень высоких, бледных и костлявых. В полном молчании они скользят по темному лугу. Они одеты во все черное. В высоких черных цилиндрах, фраках, черных гамашах и ботинках, они напоминают викторианских гробовщиков или поборников трезвости. Внезапно они подходят к черной коляске, где лежит маленькая девочка, завернутая в черную кисею. Не произнося ни слова, один из мужчин начинает толкать коляску. Проехав короткое расстояние, он останавливается, обходит коляску вокруг, склоняется и своей черной тростью, наконечник которой теперь светится белым, разворачивает кисею и медленно вводит белый наконечник в вагину младенца.

Этот сон поверг меня в оцепенение. В моем сознании сразу же возникли четкие образы. Я с изумлением посмотрел на Марвина, который, казалось, не был тронут и не оценил мощь своего собственного творения, и мне пришло в голову, что это не его сон, это не может быть его сон. Такого рода сон не мог исходить от него: он был просто медиумом, чьи губы произносили текст. Каким образом, спрашивал я себя, мне встретиться со сновидцем?

В самом деле, Марвин укрепил эту фантастическую догадку. У него не было чувства близости с этим сном, и он относился к нему как к какому-то чужому тексту. Он все еще испытывал страх, когда пересказывал его, и тряс головой, как будто пытался отогнать неприятное впечатление от этого сна.

Я сосредоточился на тревоге.

– Почему сон был кошмаром? Какая конкретно часть сна была пугающей?

– Когда я думаю об этом теперь, то последняя часть – введение трости в вагину ребенка – кажется ужасающей. Но не тогда, когда я видел этот сон. Тогда кошмаром казалось все остальное – бесшумные шаги, чернота, дурные предчувствия. Весь сон был пропитан страхом.

– Какое чувство во сне было по поводу введения трости в вагину младенца?

– Вообще говоря, эта часть казалась почти успокаивающей, как будто она усмиряла сон – или, скорее, пыталась. На самом деле это не получилось. Все это не имеет никакого смысла для меня. Я никогда не верил в сны.

Я хотел задержаться на этом сне, но должен был вернуться к требованиям момента. Тот факт, что Филлис отказалась поговорить со мной даже один раз, чтобы помочь мужу, который был сейчас на пределе, разрушало созданную Марвином картину идиллического, гармоничного брака. Я должен был действовать осторожно, из-за его страха (который Филлис, очевидно, разделяла), что терапевты суют свой нос и разжигают семейные проблемы, но я должен был удостовериться, что она твердо настроена против супружеской терапии. На прошлой неделе я спрашивал себя, не чувствовал ли Марвин, что я отверг его. Возможно, это была уловка, чтобы манипулировать мной и заставить предложить ему индивидуальную терапию. Как много усилий на самом деле Марвин приложил, чтобы убедить Филлис вместе с ним участвовать в лечении?

Марвин заверил меня, что она очень устойчива в своих привычках.

– Я говорил вам, что она не верит в психиатрию, но это заходит гораздо дальше. Она не ходит ни к каким врачам, она пятнадцать лет не проходила гинекологического обследования. Единственное, что я в состоянии сделать, – это свозить ее к дантисту, когда у нее болит зуб.

Внезапно, когда я спросил о других примерах устойчивости привычек Филлис, выяснилось нечто неожиданное.

– Ну, можно, наверное, сказать вам правду. Нет смысла тратить деньги, сидя здесь и говоря вам неправду. У Филлис есть проблемы. Главное – она боится выходить из дома. Это имеет название. Я его забыл.

– Агорафобия?

– Да, точно. У нее это многие годы. Она редко выходит из дома по какой-либо причине, кроме… – голос Марвина стал тихим и таинственным, – кроме одной: избежать другого страха.

– Какого другого страха?

– Страха посещения гостей!

Он продолжал объяснять, что они не приглашали гостей домой многие годы – нет, десятилетия. Если ситуация этого требует – например, если родственники приезжают из другого города, – Филлис приглашает их в ресторан.

– В недорогой ресторан, потому что Филлис ненавидит тратить деньги. Деньги – еще одна причина, – добавил Марвин, – по которой она против психотерапии.

Более того, Филлис не разрешает и Марвину принимать дома гостей. Пару недель назад, например, знакомые, приехавшие из другого города, позвонили и попросили разрешения осмотреть его коллекцию политических значков. Он не стал даже спрашивать Филлис: знал, что она поднимет шум. Если бы он начал настаивать, прошла бы вечность, прежде чем она бы снова дала ему, сказал он. Поэтому, как и много раз прежде, он провел большую часть дня, пакуя свою коллекцию, чтобы выставить ее в своем офисе.

Эта новая информация еще яснее показала, что Марвину и Филлис необходима супружеская терапия. Но теперь появилось новое затруднение. Первые сны Марвина изобиловали первичными образами, поэтому неделю назад я боялся, что индивидуальная терапия сорвет печать с этого бурлящего бессознательного, и думал, что супружеская терапия будет безопаснее. Однако теперь, получив доказательство тяжелой патологии в их отношениях, я спрашивал, не разбудит ли демонов также и семейная терапия.

Я повторил Марвину, что, рассмотрев все это, по-прежнему предлагаю избрать бихевиорально-ориентированную семейную терапию. Но супружеская терапия требует супружеской пары, и если Филлис еще не готова прийти (что он немедленно подтвердил), я готов провести с ним пробный курс индивидуальной терапии.

– Но приготовьтесь, индивидуальное лечение, скорее всего, потребует многих месяцев, возможно, года или больше, и это не будет розовый сад. Могут возникнуть болезненные мысли или воспоминания, которые на время заставят вас чувствовать себя еще хуже, чем сейчас.

Марвин заявил, что уже думал об этом в течение последних нескольких дней и желает начать немедленно. Мы договорились встречаться два раза в неделю.

Было очевидно, что оба мы соглашаемся на это с оговорками. Марвин продолжал скептически относиться к психотерапии и демонстрировал мало заинтересованности во внутреннем путешествии. Он согласился на терапию только потому, что мигрень поставила его на колени и ему некуда было больше обратиться. У меня, со своей стороны, тоже были сомнения и пессимистический настрой в отношении лечения: я согласился работать с ним потому, что не видел возможности осуществить другую терапию.

Но я мог направить его к кому-то еще. Была еще одна причина – этот голос, голос того существа, которое создавало столь поразительные сны. Где-то внутри Марвина был заточен сновидец, передающий важные экзистенциальные послания. Я снова погрузился в атмосферу сновидения, в темный, молчаливый мир худощавых мужчин, черного луга, девочки, завернутой в черную кисею. Я вспомнил раскаленный добела наконечник трости и сексуальный акт, который был вовсе не сексом, а просто тщетной попыткой рассеять страх.