на коня и пустился в путь-дорогу. Долго ли, коротко ли ехал, вдруг глядь — блестит что-то на дороге. Перегнулся парень с седла, поднял золотое перышко и коня своего спрашивает:

— Взять мне его или бросить?

— Коли возьмешь, раскаешься; коли бросишь, тоже раскаешься. Лучше уж возьми, раз хоть так, хоть этак раскаиваться придется.

Петря спрятал перышко и дальше двинулся. Ехал он сколько ехал и опять видит — блестит что-то посреди дороги. Перегнулся с седла и поднял золотую подкову.

— Взять мне ее, конь мой, или бросить?

— Коли возьмешь, раскаешься; коли бросишь, тоже раскаешься. Лучше уж возьми, раз хоть так, хоть этак раскаиваться придется.

Спрятал Петря в сумку и подкову, пришпорил коня и дальше поскакал. Ехал, ехал и вскоре опять видит — блестит что-то на дороге. Перегнулся с седла и достал золотой платок, сверкавший точно солнце.

— Взять его, конь мой, или бросить?

— Коли возьмешь, раскаешься; коли бросишь, тоже раскаешься. Лучше уж возьми, раз хоть так, хоть этак раскаиваться придется.

Взял Петря платок и дальше поскакал.

Так он ехал без передышки, пока добрался до дворца богатого-пребогатого боярина. Увидел боярин Петрю и спрашивает:

— Чего тебе надобно, парень?

— Хочу к хозяину в услужение наняться,

— Могу тебя нанять в кучера. Согласен?

— Ладно.

Положил ему боярин жалованье, но с таким уговором: чуть он в чем-либо волю боярскую не выполнит — голову с плеч долой.

Поставил Петря коня своего в конюшню, а сам за дело принялся, работа у него в руках горела.

Однажды заглянула в конюшню дочь боярская и увидела: на стене что-то ослепительно сверкает. Побежала она к отцу и молвит:

— Батюшка, а у нашего кучера есть какая-то сверкающая вещь, какой у нас во всем дворце нет.

Нахмурился боярин:

— Вели ему, пусть тотчас принесет эту вещь ко мне.

Кучер и принес ему золотое перышко. Поглядел на него боярин, озлился и кричит:

— Где хочешь найди мне птицу, у которой это перо вырвали, иначе не сносить тебе головы.

Загрустил Петря, закручинился, пошел к своему коню совет держать.

— Пустяки, хозяин, не кручинься. Ступай, проспись хорошенько, а как только смеркнется, седлай меня и поедем птицу добывать.

Петря так я сделал, под вечер оседлал скакуна и поехал путями давно не езжеными, не хожеными. Дорогой конь ему говорит:

— Петря, золотая птица находится во дворце Иляны Косынзяны в чудесной клетке, что в десять раз красивее и драгоценнее самой птицы. Ты птицу возьми, а клетку не трогай, не то худо будет. Пройдешь двенадцать покоев, которые сторожат двенадцать стражников, и только в тринадцатом покое птицу найдешь. А стражников не бойся, я их усыплю, так что переступай смело прямо через их тела.

Пробрался Петря во дворец Иляны Косынзяны, прошел двенадцать покоев и в тринадцатом нашел птицу в чудесной клетке. Птицу он взял, а клетку не тронул. Потом выбежал из дворца, вскочил на коня и во весь опор помчался восвояси.

Очень обрадовался боярин, когда Петря вручил ему птицу невиданную, схватил ее, а кучера на конюшню отправил.

Через неделю дочь боярская опять на конюшню заглянула, а там блестит что-то еще пуще прежнего. Кинулась она к отцу и кричит:

— Батюшка, а у Петри на конюшне что-то еще пуще прежнего блестит.

— Вели ему, чтоб ко мне принес.

Явился Петря перед боярином и показывает подкову золотую. А тот недолго думает и велит кучеру:

— Приведи ко мне коня, который подкову эту потерял, иначе не сносить тебе головы, лопух!

Закручинился Петря, слезы на глаза навернулись, и побежал к коню своему о новом горе поведать.

— Не кручинься, хозяин. Мы и коня найдем у Иляны Косынзяны. Под вечер в дорогу пустимся.

Как стало темнеть, оседлал Петря коня, пустился в дорогу дальнюю. Да ему не привыкать стать.

Стали они ко двору Иляны Косынзяны приближаться, а волшебный скакун и говорит:

— Конь, которого мы ищем, стоит в конюшне и горящие угли глотает, выдерни три волоска из моей гривы и брось на угли. Он вдохнет дым от горящих волос и не станет ржать, когда ты его из конюшни выводить будешь.

Петря послушался скакуна своего, все так и сделал, благополучно вывел из конюшни волшебного коня с золотистой гривой и привел его к боярину. Тот глаза выпучил от удивления.

Через неделю боярская дочь опять заглянула на конюшню и чуть не ослепла: такое там было сияние. Побежала она к отцу.

— Батюшка, у нашего Петри есть такие вещи, каких и в царском дворце не сыщешь.

— Вели ему, пусть несет их сюда.

Петре некуда деваться, несет боярину золотой платок.

Глянул мироед, диву дался, и велел кучеру:

— Ступай, куда хочешь, весь мир обойди, а приведи ко мне хозяйку этого платка, не то не сносить тебе головы.

Тут Петря совсем приуныл, побежал к коню совет держать.

— Не теряй надежды, хозяин, авось и с этим делом справимся.

Ночью оседлал Петря коня и опять пустился в путь ко дворцу Иляны Косынзяны.

— Петря, как войдешь ты в опочивальню Иляны Косынзяны, застанешь ее спящей. А у ног ее увидишь стакан питья волшебного и у головы — другой стакан. Выпей вначале тот стакан, что у ног, затем тот, что у головы, и силы твои удесятерятся. Тогда возьми ее с постелью, со всем, садись на меня верхом и в путь.

Петря тихонько пробрался во дворец, выпил оба стакана питья волшебного, поднял, словно перышко, Иляну Косынзяну вместе с ее ложем, вынес из дворца, вскочил на коня и припустил во все лопатки. Так и довез ее, не разбудив, до замка боярского. Тут он тихонько поставил кровать Косынзяны рядом с кроватью боярина, а сам ушел к себе на конюшню.

Наутро боярин проснулся и диву дался. Глядит не наглядится на Косынзяну, была она такой красивой, что с солнцем красотой поспорить могла бы.

Вскоре проснулась и Иляна, огляделась вокруг, все поняла и в сердцах закричала:

— Только Петря мог сыграть со мной такую злую шутку. Велите его позвать ко мне.

Мигом перед нею кучер явился.

— Вот что, Петря, ты убил моих дочерей, ты украл мою золотую птичку, ты увел моего коня волшебного. Мало тебе было этого, так ты и меня вынес из дворца моего, лишив меня покоя и радости. Теперь настал час и мне отыграться. Помни, коли не приведешь ко мне мой табун лошадей, что пасется на дне морском, не сносить тебе головы.

Побежал Петря к коню и передал приказ Иляны. А конь ему говорит:

— Пойди, потребуй у нее двенадцать телег смолы,