В указанных определениях, в имеющемся в дефиниции различии формы понятие обретает само себя и имеет в них соответствующую ему реальность. Но так как рефлексия моментов понятия в себя самих, единичность, еще не содержится в этой реальности (ибо в результате объект, поскольку он находится в познании, еще не определен как нечто субъективное), то познание есть по отношению к объекту нечто субъективное и имеет некоторое внешнее начало; или, иначе говоря, вследствие того, что оно имеет внешнее начало в единичном, оно есть нечто субъективное. Содержание понятия есть поэтому нечто данное и случайное. Само конкретное понятие есть, стало быть, нечто случайное, и притом с двух сторон: во-первых, со стороны своего содержания вообще и, во-вторых, со стороны того, какие определения содержания из тех многообразных качеств, которыми предмет обладает во внешнем существовании, отбираются для понятия и должны составлять его моменты.

Последнее соображение требует более детального рассмотрения. Дело в том, что так как единичность, как нечто в-себе-и-для-себя определенное, лежит вне свойственного синтетическому познанию определения понятия, то нет принципа, из которого вытекало бы, какие стороны предмета должны рассматриваться как принадлежащие к составу его понятийного определения и какие должны рассматриваться как принадлежащие лишь к составу внешней реальности. Это создает при дефинициях трудность, неустранимую для этого познания. Мы должны, однако, проводить при этом следующее различение. Во-первых, что касается продуктов самосознательной целесообразности, то легко найти их дефиницию, ибо цель, которой они должны служить, представляет собой некоторое определение, порожденное субъективным решением и составляющее существенную особенность, ту форму существующего, которая здесь единственно важна. Прочая природа его материала или другие внешние свойства, поскольку они соответствуют цели, содержатся в ее определении; остальные для нее несущественны.

Во-вторых, геометрические предметы суть абстрактные пространственные определения; лежащая в их основании абстракция (так называемое абсолютное пространство) потеряла всякие дальнейшие конкретные определения и имеет теперь лишь такие формы (Qestalten) и фигурации, какие в ней полагают; они поэтому суть по существу лишь то, чем они должны быть; их понятийное определение вообще и, ближе, их специфическое различие имеет в них свою простую, не встречающую помех реальность; они суть постольку то же самое, что и продукты внешней целесообразности, и вместе с тем они сходны в этом отношении также и с арифметическими предметами, в основании которых лежит равным образом лишь то определение, которое было в них положено. Пространство, правда, обладает еще и дальнейшими определениями (тройственностью своих измерений, непрерывностью и делимостью), которые не полагаются в нем впервые через внешний процесс определения. Однако эти определения принадлежат к взятому извне материалу и суть непосредственные предпосылки; лишь сочетание и переплетение вышеуказанных субъективных определений с этой своеобразной природой той их почвы, на которую они занесены, создает синтетические отношения и законы. Так как в основании числовых определений лежит простой принцип одного, то их сочетание и дальнейшее определение есть всецело лишь нечто положенное; напротив, определения в пространстве, которое само по себе есть некоторая непрерывная внеположность, разветвляются еще и дальше и обладают разнящейся от их понятия реальностью, которая, однако, уже больше не принадлежит к составу непосредственной дефиниции.

Но, в-третьих, с дефинициями конкретных объектов как природы, так и духа дело выглядит совершенно иначе. Такие предметы суть вообще для представления вещисо многими свойствами. Здесь нужно прежде всего схватить, каков их ближайший род, а затем установить, в чем состоит их специфическое видовое отличие. Следует поэтому определить, какое из многих свойств принадлежит предмету как роду и какое принадлежит ему как виду; далее, какое из этих свойств есть существенное; а для ответа на последний вопрос требуется познать, в какой связи они находятся друг с другом, положено ли уже одно из них вместе с другим. Но для этого еще нет никакого другого критерия, кроме самого существования. Существенностью свойства для дефиниции, в которой свойство должно быть положено как простая, неразвитая определенность, служит его всеобщность. Но последняя есть в существовании лишь чисто эмпирическая всеобщность; это – всеобщность во времени, устойчивость того или иного свойства, в то время как другие свойства оказываются преходящими при продолжающемся существовании целого; или же это – всеобщность, проистекающая из сравнения с другими конкретными целыми и постольку не идущая дальше простой общности. Если сравнение приводит к заключению, что целокупный облик, как он эмпирически являет себя, есть общая основа, то задача рефлексии состоит в том, чтобы объединить его в простое определение мысли и схватить простой характер такой целокупности. Но подтверждением того, что то или иное определение мысли или то или иное из непосредственных свойств составляет простую и определенную сущность предмета, может быть лишь выведение такого определения из конкретного характера, а это потребовало бы анализа, превращающего непосредственный характер в мысли и сводящего конкретные черты этого характера к чему-то простому, – анализа, который стоит выше, чем только что рассмотренный, так как он должен был бы быть не абстрагирующим, а таким, который еще сохраняет во всеобщем определенные черты конкретного, объединяет последние и показывает их зависимость от простого определения мысли.

Но соотношения многообразных определений непосредственного существования с простым понятием были бы теоремами, нуждающимися в доказательстве. Дефиниция же как первое, еще не развитое понятие, ввиду того что она должна схватить простую определенность предмета, а это схватывание должно быть чем-то непосредственным, – дефиниция может пользоваться для этой цели лишь одним из его (предмета) непосредственных так называемых свойств – некоторым определением чувственного существования или представления; изолирование этого свойства путем абстракции составляет тогда простоту, а для установления всеобщности и существенности понятие отсылается здесь к эмпирической всеобщности, к факту сохранения свойства при изменившихся обстоятельствах и к рефлексии, ищущей определение понятия во внешнем существовании и в представлении, т. е. там, где его нельзя найти. Дефинирование поэтому и само отказывается от настоящих определений понятия, которые были бы по существу принципами предметов, и довольствуется признаками, т. е. такими определениями, существенность которых для самого предмета есть нечто безразличное и которые скорее имеют своей целью быть только отметками для некоторой внешней рефлексии. Такого рода единичная, внешняя определенность находится в слишком большом несоответствии с конкретной целокупностью и с природой ее понятия для того, чтобы она сама по себе могла быть выбрана и признана тем, в чем некоторое конкретное целое имеет свое истинное выражение и определение. Так, например, по замечанию Блюменбаха, ушная мочка есть нечто такое, что у всех прочих животных отсутствует, и она, следовательно, согласно обычным рассуждениям об общих и отличительных признаках, могла бы с полным правом быть использована в дефиниции физического человека как то, что составляет его отличительный характер. Но сколь несоответственным оказывается с первого же взгляда такого рода совершенно внешнее определение представлению о целокупном облике физического человека и требованию, чтобы определение понятия было чем-то существенным! Являются ли включенные в дефиницию признаки просто лишь такого рода средством выйти из затруднения, пускаемым в ход за неимением лучшего, или же они в большей мере приближаются к природе некоторого принципа, это – целиком дело случая. Вследствие их внешнего характера, по ним и видно, что не с них начали в познании понятия; наоборот, открытию родов в природе и в духе предшествовало смутное чувство, неопределенное, но более глубокое чутье, некоторое предчувствие существенного, и лишь после этого начинали отыскивать для рассудка ту или иную определенную внешнюю черту. Так как в существовании понятие вступило в область внешнего, то оно развернуто в свои различия и не может быть безоговорочно связано лишь с одним единственным из таких свойств. Свойства, как внешнее в вещах, внешни и самим себе. При рассмотрении сферы явления, там, где говорилось о вещи со многими свойствами, было показано, что они, вследствие этого, становятся, по существу, даже самостоятельными материями; если рассматривать дух с той же точки зрения явления, то он превращается в агрегат многих самостоятельных сил. Сама эта точка зрения, признающая отдельное свойство или силу безразличными к другим, приводит к тому, что это свойство, или сила, перестает быть характеризующим принципом, вследствие чего определенность как определенность понятия вообще исчезает.