что там: подарю вам на прощание и эту монетку, которая привела вас в такую ажитацию. Но сперва вы должны будете кое-что сделать – не только для меня, но и для всех нас, кто тут очутился. А, покуда не сделаете, сия вещица побудет у меня.

Солид выпорхнул из Лариной руки, словно маленькая золотая бабочка. А одновременно и замшевый мешочек прыгнул обратно – на стол отставного лекаря. Монета нырнула в мешок, и коричневые шнурки на нем стянулись сами собой.

Скрябин видел и раньше похожие фокусы. Да что там: сам не раз проделывал нечто подобное! Но такой прыти и ловкости от бывшего лекаря он уж никак не ожидал.

Однако лекарь тут оказался не при чем.

– Эту вещь, – сказал он, – подарил мне один из бывших моих пациентов, которому я когда-то спас жизнь. И перейти к новому владельцу она сможет, только если я сам, по своей воле, её передам. А для того, чтобы я вам её отдал, вот что вы должны будете сделать.

6

Николая Скрябина так поразило требование, которое выдвинул отставной лекарь, что сперва он даже заподозрил: уж не мнится ли ему всё это? И хотел уже пустить в ход известный трюк: посмотреть на происходящее сквозь пальцы скрещенных ладоней. Да вовремя опомнился. Априори было известно: кроме Лары здесь все ему – мнятся. Или же, напротив: мнимые сущности здесь – они двое. А все остальные для этого мира – натуральные, подлинные создания.

Но если сам Николай всего лишь изумился, то Сергей Иванович Хомяков прямо-таки впал в исступление.

– Так я и думал! – закричал он, и даже подскочил на жестком докторском стуле, который он оседлал минуту назад. – Так и знал, что он где-то здесь!

– Но почему же он здесь? – недоуменно вопросила Лара. – Уж он-то должен был прямиком отправиться в ад!

– Он бы и отправился туда, любезная барышня, – заверил её Михаил Достоевский. – Да вот незадача: там, в вашем мире, – он ткнул тощим пальцем вверх, хотя вряд ли сведеноргийское пространство можно было считать миром нижним, – его казнили. То есть, формально он оказался убиенным.

Лара и Хомяков непонимающе переглянулись, а Николай лишь коротко вздохнул:

– Всё ясно: его статус убиенного дал ему шанс на некую реабилитацию.

Он всегда подозревал, что казнь преступников – это, по сути, благодеяние для негодяев. И грех на душу для тех, кто приводит приговор в исполнение.

– Только вот шансом своим он воспользоваться не пожелал, – сказал бывший лекарь.

И стал рассказывать, как было дело.

7

Василий Комаров попал сюда довольно давно – хотя время для территории теней особой роли и не играло. Но на «шаболовского душегуба» далеко не сразу обратили внимание. В этом мире никто не регистрировал вновь прибывших – институт прописки в сведенборгийской Москве не действовал. И лишь неизвестное время спустя до здешних обитателей стало доходить: в их бессолнечной Москве творится нечто по-настоящему скверное.

Оказалось, что и тем, кто уже умер, можно нанести ущерб – причем ущерб необратимый. Как-то среди ночи (условно говоря: смена времени суток тут внешне никак не проявлялась, но определенный регламент обитатели города призраков всё же соблюдали) Михаила Андреевича Достоевского потревожил стук в дверь его флигеля. Он его, конечно, не разбудил: в этой Москве никто никогда не спал. Но стучали до того громко и настойчиво, что бывшему лекарю на несколько мгновений погрезилось: он по-прежнему жив, всё еще состоит на службе и его срочно вызывают к пациенту.

И он почти угадал.

– Двое моих знакомцев с той площади, – сказал Михаил Андреевич, даже не обращаясь к Скрябину, Ларе и Хомякову, а просто озвучивая собственные воспоминания, – привели ко мне под руки третьего – с проломленным основанием черепа. Будь он жив, такая травма убила бы его на месте. Но на тех, кто уже умер, законы природы действуют иначе.

– Тот человек – с проломленной головой, – на него напал шаболовский душегуб? – задал вопрос Николай.

– Мы пытались того бедолагу расспросить, но без толку. Он только смотрел на нас всех – мутным взглядом. И ничего не отвечал. Да и навряд ли он слышал, что мы спрашивали.

– Вы оказали ему помощь?

– Перевязал голову, да. И те двое его увели. А после приводили его ещё три или четыре раза – менять повязку. Но, уж конечно, голова у него не заживала – это на живых может заживать. И ни одного слова он так больше и не произнес. Хоть с тех пор по вашему счислению минуло никак не меньше десяти лет.

– И, надо полагать, тот покалеченный пациент не был единственным. – Николай произнес это без вопросительной интонации.

– Знал, что вы догадаетесь.

– Мудрено было не догадаться! Ведь казненный душегуб так вас доехал, что вы готовы расстаться с бесценным артефактом в обмен на его поимку.

– Не на поимку, нет! – Отставной лекарь резко мотнул головой. – Вы должны убрать его отсюда! Только тогда я по доброй воле отдам вам ту вещь. Этого зверя надобно истребить. Ко мне потом приводили еще двадцать восемь человек с одинаково проломленными головами. Всего – вместе с тем, первым, – будет двадцать девять. И, видит Бог – а уж Он, конечно, всё видит, – перспектива довести этот счет до тридцати меня совсем не блазнит.

– А вы уверены, – подал голос инженер Хомяков, – что преступником являлся именно он – шаболовский душегуб?

– Да уж уверен, будьте благонадежны! Здесь очутились аж двое из тех лошадиных барышников, которых Комаров в свое время порешил. И они сразу смекнули, что к чему. Они-то умом не повредились – им ведь не здесь головы проломили. А я, к тому же, самолично сличил раны на их головах с теми, которые получили здешние жертвы. Вы ведь, – обратился Михаил Андреевич к Скрябину, – по следственной части служите? Я не ошибся? Так вот, во всех случаях modus operandi совпадал полностью.

Николай только кивнул, а потом спросил:

– Его жертвы – они были ограблены? У них забирали что-нибудь?

– Забирали, да. Как я сумел узнать, при каждом из пострадавших были ценные, памятные личные вещицы. При ком – золотой нательный крестик, при ком – часы, а у одного с руки сняли старинный перстень с изумрудом. Хотя для чего золотые вещи нужны ему тут, ума не